… пробормотал. Я осторожно освободил его от куртки, снял обувь, теплый свитер и джинсы, откинул старый клетчатый плед. Золотистая кожа, маленькие родинки на животе, одна побольше над левым темным соском, я легко поцеловал ее, накрыл его одеялом и сел рядом. С ума сойти, как его величество быстро переутомляется! Мне, например, совсем не хотелось спать, да я вообще могу сутками не ложиться!
Помню, в детстве мы с друзьями даже на спор забили на сон, я, естественно, выиграл пари. Еще мы однажды на спор перестали мочиться. Я выдержал двое суток и еще пару часов, к концу марафона я мог поклясться, что в моем животе поселилась пиранья, а в клозете - ангелы: меня все время туда тянуло, как праведника - в церковь. Зато какой оргазм я испытал, когда облегчился, никакая девушка не сделала бы лучше!
А у Томаса длинные чёрные ресницы, оказывается, когда он спит, они отбрасывают тени на щёки, словно изящные китайские веера. У него тонкий прямой нос, ровно такой, какой необходим, золотое сечение господа бога. Рот капризный, иногда он забавно поджимает уголки губ, выражает свое драгоценное мнение. Идеальные скулы в обрамлении блестящих вьющихся прядей. Волосы не очень длинные, но он поклялся, что никогда не будет коротко стричься. Возможно, кудряшки еще подрастут. Красивое, чувственное создание... Меня вот природа красотой обделила: вместо носа - шнобель, голова в виде глобуса, особенно в лобной доле, наверное, мозг не умещается в черепной коробке. Моя бабушка говорила: «Это просто у Дитера умные мысли выход ищут». На глобусе у меня непроходимый лес, и сколько его не руби, растёт гуще прежнего. Ну, да ладно, я, конечно, преувеличиваю. Некоторым девицам я очень даже нравлюсь, они говорят с придыханием: «Ди-и-итер, ты такой... краси-и-ивый». Между «такой» и «красивый» пауза обязательна, они с трудом подбирают определение моей шикарной внешности. А так, плюсов у меня предостаточно: во-первых, я высокий голубоглазый блондин, во-вторых, я в хорошей физической форме и люблю бокс, то есть подраться, в-третьих, я нравлюсь Томасу. Он сегодня ответил на поцелуй. Правда, после он сделал вид, что ничего не было, что он ушиб не только ногу, но и голову, а, следовательно, у него теперь провалы в памяти... Томас ответил... он чуть ли не кричал от наслаждения, я видел удовольствие в медовой глубине его глаз и невинном жесте тонких пальцев рук: котёнок выпускал свои коготки.
Почему, почему, почему он ответил? Он слишком наивен, он - ангел, он не может лгать...
Черт побери, я готов съесть дохлую мышь, что он девственник!
И я ему нравлюсь...
- Ух, - выдохнул Эдди, - ну вы, ребята, даете, вместо того, чтобы работать...
- Да, - сказал Бернд, - работали мы тогда, действительно, не очень активно. Дитер продумывал стратегию моего промоушена и параллельно занимался еще одной певицей, Птицей-В-Кетчупе.
- А-а, помню-помню, была такая с забавным псевдонимом.
- Хорошая девушка, мы до сих пор перезваниваемся.
- Она случайно не трансвестит?
- Нет, - улыбнулся Бернд, - тут тебе вряд ли удастся что-нибудь раскопать.
- Ошибаешься, дружок, журналист может раскопать даже бетонную стену. Ну, да ладно, речь сейчас не о Птице-В-Кетчупе. Рассказывай дальше, мне так интересно...
«Не знаю, заинтересует ли тебя дальнейшее, - сказал Бернд, голос его звучал монотонно и равнодушно. - Проснувшись утром в кровати мамы, я обнаружил на столе записку примерно такого содержания: «Уехал в Ниццу, буду недели через две. Забудь про перелом, посмотри в справочнике, как лечить растяжение, и не смей бежать к врачу: это не по-мужски. Твой новообретенный друг и верный продюссер Дитер Болен. P.S. Не вздумай в моё отсутствие с кем-нибудь целоваться».
Я перечитал постскриптум раз сто, убеждая себя в том, что для меня он ничегошеньки не значит. Почерк Дитера, размашистый и неаккуратный, возникал перед моими глазами весь день и предупреждал: «не вздумай, не вздумай...» Это было сложно. В Кобленце меня встретила мама, которая, стоило оказаться дома, сразу же запечатлела на моей щеке звонкий поцелуй. Я объяснил причину своего ночного исчезновения, поднялся к себе, прижал к груди Розу - любимую куклу барби - и упал на кровать без сил. Перед мысленным взором мелькали велики и лицо Дитера, озабоченное и расстроенное, очень хотелось его приласкать. Я погладил куклу по голове и тихонько застонал: две недели без мужских забав, - сказал он, - интересно, а поцелуи друг с другом тоже входят в разряд мужских развлечений?
Тут я чуть не подпрыгнул на диване от неожиданного громкого стука в окно:
- Эй, Берни, открывай, пока я не свалилась! - прошипели за стеклом.
- Нора?! Ты зачем туда забралась?
- Ай, Берни, держи-держи меня.
Я с трудом втянул Нору в комнату: она весила вдвое больше меня, к тому же была пьяна.
- Берни, любовь моя, - икнула Нора, усевшись на полу и вытирая пот со лба. - Ты ведь не обижаешься, а то... ты такой... зануда.
- Что случилось, почему ты не вошла в дверь?
- Берни, я пьяная, не видишь, - гордо сказала она. - Подумай, какая реакция была бы у твоих предков?
- Что опять произошло?
- Берни, у тебя можно до вечера перекантоваться?
- Не вопрос, - сказал я, уже не рассчитывая получить от нее вразумительные ответы.
Нора придвинулась ко мне и залилась слезами.
- Берни, все!! Я послала эту дрянь к чёртовой бабушке! - выкрикнула она и тут же прикрыла себе рот.
- Я послала Мириам, теперь мне никто не нужен, - прошептала она, выдергивая у меня куклу и со всей силы кидая ее в дальний угол. - Вот так!
- Розочка! - воскликнул я, проверяя все ли на месте у бедной игрушки. - Ты поступила отвратительно, Норхен, я имею в виду твою ссору с Мириам. И вообще, мне надоело утирать твои пьяные слёзы, когда твоя подружка тебе надоедает!
- Это последний раз, куколка моя, тебе больше не придется, - высморкалась Нора, - а почему ты сегодня такой злюка, тебя кто-то обидел? Ты мне только скажи, я им всем набью морды!!
- Никто меня не обидел, не придумывай, пожалуйста, - сказал я, - иди лучше проспись.
Моя подруга расположилась на кровати, подтянув ноги и обняв подушку.
Теперь Нора казалась гораздо меньше и трогательнее:
- Берни, у тебя подушка пахнет цветами, а ведь ты у нас мальчик...
- Нора, - прошептал я, нежно гладя ее по голове, - а ведь ты у нас девочка и такая хорошенькая. Ты знаешь, что похожа на Розу?
Норхен скептически посмотрела на игрушку, потом на меня и сказала:
- Ты меня соблазняешь, что ли? Я от мужиков не в восторге, Берни, тебе известно. Не лезь.
- Вот еще, лезть к тебе, - сказал я, вытягиваясь рядом. - От тебя, между прочим, перегаром несет.
- Извини, котик, - сказала она, - я совсем отравила здесь воздух.
- Нора... - сказал я.
- Что, куколка? - сквозь сон пробормотала она.
- ... расскажи про свой первый... поцелуй.
- Первый? - она крепко задумалась. - Так сразу и не упомнишь, котёнок, кажется, это было с фрау Мартой... или с Энни... Берни, а ты не в курсе: с кем я сначала встречалась, с Энни или с Мартой? - она даже повернулась, дыша мне в лицо смесью джина с тоником.
- С Мартой, - выдавил я, почему-то отчетливо представив физиономию Дитера и снова тихо застонав.
- Тебя кто-то поцеловал?! - догадалась Нора. - Берни! - она весело затряслась на кровати. - Нашу целочку растормошили! Как зовут мужика?
- Почему мужика? - удивился я.
- Бернд Вайндунг, не смеши меня, на тебя нормальная девчонка не запрыгнет! Кто этот мужик, колись!
- Вот еще, - сказал я и повернулся к ней спиной.
- Ну, тебе хоть понравилось? Понравилось-понравилось, иначе ты бы у меня не выпытывал... Берни, только поосторожней, ладно? Ты у меня нежненький, к амурным шурам-мурам не приспособленный... Берни, поклянись, что все будешь мне рассказывать! А если он сделает тебе больно, я...
- Что ты, Нора? Он, высокий, атлетичный мужчина, а ты женщина!
- Так-так: высокий и атлетичный, уже какая-то информация. Я, между прочим, тоже не метр семьдесят, как некоторые... Кстати, а как твои дела с новым продюсером, и почему ты не на работе?
- Он уехал в командировку.
- И почему такой грустный голос? Напоешься еще, - она похлопала меня по щеке, едва не заехав по носу.
- Слушай, Берни, а этот высокий и атлетичный мужчина подчас не твой продюсер?
- Не говори ерунды! - быстро возмутился я. - То есть он, конечно, атлетичный, но совершенно тут ни при чем.
- Да? Ты покраснел, куколка! Наверняка, врешь...
«Если Нора так соображает под действием Бахуса, то, что же будет, когда она протрезвеет? С ней надо поаккуратнее, мои тайны - это мои тайны», - решил я и сказал:
- Продюсcер - отвратительный брюзга и убежденный гетеросексуал, у него пятеро детей и жена-домохозяйка. А еще он страшно близорук, носит во-о-от такие фары вместо очков. Да он до сих пор меня не разглядел, как следует!
- Бедняжка, - посочувствовала Дитеру Нора, - он много потерял, ты у меня - конфетка, мечта любого педераста.
- Норхен! - возмутился я.
- А что я сказала? Ладно-ладно... Берни, мне ужасно хочется спать, закрой свой хорошенький ротик, будь добр...
Она отвернулась к стене и по-детски засопела, оставив меня наедине с грустными мыслями, которые следовали за мной по пятам до самого приезда примерного семьянина и обладателя фатальной близорукости Дитера Болена.
Когда раздался телефонный звонок, на часах пробило двенадцать по полудню, и я, как раз, вышел из душа, совершенно не мечтая услышать в трубке голос Болена.
- Привет, малыш. Не хочешь приехать... поработать?
- Тебя не было три недели, - не сдержался я, - надоело развлекаться?!
Я сам удивился собственной невежливости в обращении к начальству и побыстрее зажал рот полотенцем.
- Ого, - довольно сказал Дитер, - а ты, я вижу, соскучился по нашим велотренировкам?
Я только неопределённо хмыкнул в трубку.
- Ладно, Том, - сказал он серьёзно, - не кочевряжься - приезжай. Будем праздновать: Птица-В-Кетчупе заняла 1 место на конкурсе «Евродиско»! Мы уже поднабрались слегка, спиртного хватает. Приезжай, Том, заодно будем учить тебя пить и не пьянеть.
- Прекрасная перспектива. Но я не могу, у меня голова мокрая.
- Я жду. Приказы начальства не обсуждаются, - строго отрезал Болен и повесил трубку.
Я еще немножко послушал телефонные гудки и побежал одеваться.
На самом деле я очень хотел его увидеть, поэтому всю дорогу до Кобленца нервно ёрзал на сидении в электричке и декламировал про себя стихи, чтобы не умереть от ожидания. Наконец, состав заскрипел и начал сбавлять скорость. Я полетел к выходу...
Дрожащей рукой я открыл дверь в студию: первое, что поразило меня - народу не протолкнуться, звон бокалов, шампанское липнет к подошвам ботинок, посередине всего этого безобразия Болен в обнимку с Птицей-В-Кетчупе, все счастливы до слез.
Наконец-то мне стал ясен смысл противопоставления «поэт и толпа».
- Эй, Томми, малыш, иди к нам, - разглядел он меня, несмотря на мои старания слиться со стеной и фантазии по поводу его близорукости.
- Птенчик, это наш новый Карузо - Томас Андерс, ты не представляешь, какое у него те... те...
- Тембр, - подсказал я и протянул руку мисс Европопка. - Очень приятно.
- И мне, - сказала девушка, добро улыбнувшись и пожимая мою ладонь.
- Ага, вот, кто сломал мне велик! - раздался радостный бас за моей спиной.
- Луи- мой друг! Теперь он тоже с нами будет работать, Том, - сказал Дитер.
Я снова рассыпался в приветствиях и жалобно посмотрел на Болена. Он небрежно расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, взъерошил волосы и имел эдакий залихватский вид ковбоя с дикого-дикого веста.
- Дер-ржи, Том, - сказал Луи с легким испанским акцентом и протянул мне бокал с шампанским.
- Спасибо, только не рановато ли?
- В самый раз, не занудствуй, - вмешался Болен. - Птичка победила на «Евродиско», разве это не круто?
- Круто, - согласился я и сел в уголок со своим бокалом.
Дитер хлопал по спинам множество незнакомых мне людей, удивительно, как у него руки не уставали, пил и время от времени выходил на балкон покурить, затем все начиналось по новой. Иногда, правда, он проталкивался ко мне и спрашивал:
- Умираешь со скуки?
- Да, - отвечал я.
- Потерпи еще полчасика.
Мне хотелось плакать, полчасика истекли четыре часа назад, и шампанское давно ударило в голову. Что я вообще тут делаю?! От духоты и сигаретного дыма болело горло, но выйти из этого адского пекла с гордо поднятой головой было практически невозможно, особенно после пятого бокала. Отдельные звуки обычных человеческих голосов слились в один космический гул, я даже закрыл уши руками, при этом шампанское разбилось вдребезги... или фужер?
- Томми больше не наливать, - услышал я, будто сквозь центральный боннский трубопровод, и ужасно удивился: у Дитера оказывается есть брат.
- Дитер! П-почему ты н-не сказал, что у тебя есть б-близнец?
- Том, - сказал брат Дитер или сам Дитер, не помню. - Эксперимент частично провалился: ты научился пить, но, к сожалению, не справился с опьянением, я забираю тебя домой.
«До чего я докатился, - подумал я, - какой позор, совсем, как Нора... Теперь двум славным парням Дитерам придется со мной возиться».
Записи Д.Болена
17 февраля 1983 года
И вот он снова в моих руках, я зарываюсь носом в его белый свитер, божественно... Малыш слабо соображает из-за некоторого перебора с шампанским, несет полную ахинею и без конца извиняется за своё безответственное поведение.
По мне, пусть делает, что угодно, только не отодвигается, от него так сладко пахнет, и кожа на шее нежнее шелка, можно подумать, не знает бритвы. Я осторожно усаживаю его в машину.
- Диди, а где твой брат? - лепечет он, видимо, хмель выветривается.
- Какой именно? - спрашиваю я, мое имя так мило сократили.
- О, у тебя их много?
- Я из большой семьи, малыш, - говорю я. - Как твоя нога?
Он тупо глядит мне в рот и медленно облизывает собственные губы, он просто хочет пить, а по моей спине вверх-вниз бегут мурашки.
- Ах, нога... уже давно... не беспокоит...
С ума сойти, даже будучи не совсем трезвым, Томми изъясняется на языке аристократии.
- Не возражаешь, если я проверю? - так же вежливо интересуюсь я и освобождаю его от обуви.
В полутьме салона автомобиля глаза Томаса лихорадочно блестят, он прислоняется спиной к дверце и ставит свои ноги мне на колени.
Я ощупываю сустав правой лодыжки, он жмурится и говорит:
- Диди, а не мог бы ты....
- Не продолжай, - прошу я хриплым голосом, в машине слишком тесно и душно, я чувствую каждую ноту соблазнительного аромата, исходящего от его юного тела, я его боюсь...
Я нажимаю газ, мы трогаемся. Так и едем: его узкие ступни на моих коленях, зовущий жалобный взгляд карих глаз и бешеный стук моего собственного сердца в такт гробовому молчанию.
- Я уже привык... на тебе кататься, - говорит он, когда я несу его к дому.
Возле двери ему открывается истина: квартира не его, а моя. В соответствии с неписанными правилами этикета, черт бы его подрал, Томас начинает лепетать:
- Дитер, я не могу к тебе... не удобно... там твои дети... жена...
Я чуть ли не падаю от удивления, но, к счастью, во время вспоминаю о драгоценной ноше, которую ни в коем случае нельзя ронять:
- А у тебя белочка, малыш... Сейчас положим тебя в кроватку, и все будет хорошо.
- Ты сошел с ума... я не держу дома диких животных... - шепчет он. - Я люблю кошечек и маленьких собак, болонок, терьерчиков...
Пока он вспоминает известные лишь ему породы декоративных собачек, я раздеваю его. Что за прелесть эта бархатная смуглая кожа, длинная шея, изящные плечи, тонкая талия и плоский живот с чуть-выпуклым пупком..
- Мою собачку звали Штепсель, он все время лез носом в розетку...
- Восхитительно, - ласково говорю я, пожирая глазами его тело.
Он доверчиво кладет руки мне на плечи, потому что его до сих пор покачивает:
- ...я кормил Штепселя креветками, думаю, это стало причиной его скоропостижной смерти...
- Чудесно, - говорю я, совершенно не врубаясь в бред, который он несет.
- Да?- пьяно смотрит Томас и вскрикивает. - Нет! Это ужасно, ужасно! Он умер! Я убил его!!
И заливается слезами.
- Малыш, - успокаиваю я, со всей силы вжимаясь в его тело, - это было давно! Прошло много лет! Ты же не со зла! Успокойся, не надо... бередить старые раны...
- Я хочу, чтоб... чтоб Штепсель вернулся, - всхлипывает он и мелко дрожит в моих руках.
Я закутываю его в одеяло и кладу на колени, как дитя.
- Он вернётся очень скоро, - приговариваю я, - будешь следить за его питанием, причёсывать, бантики завязывать, все, как ты любишь...
- Откуда ты знаешь, что я люблю? - шепчет он, заглядывает мне в глаза и обнимает за шею.
- Догадываюсь...
- Я тебе... нравлюсь? - спрашивает Томас после невероятной паузы, в течение которой мы поедаем друг друга взглядами.
- Я хочу тебя, - говорю я и провожу кончиком пальца по его верхней губе.
- Хочешь, - он смакует вкус этого слова, и от его нежного высокого голоса мне становится совсем хреново. - По-настоящему, по-взрослому?
- Со всеми вытекающими последствиями, - говорю я, целуя его в кончик носа.
Томас хмурится. Виновато смотрит. Снова хмурится. Нет, сейчас он не в состоянии представить какие-то, как я сказал? Ах, да - последствия...
- И что именно ты хочешь? - бормочет он в подушку, уже засыпая, по уши в одеяле и тепле искусственного камина, придвинутого ближе к кровати.
Я обнимаю его вместе с подушкой, маленький комок жизни, сосредоточие моего мимолетного счастья.
- Спи, я тебе потом расскажу, когда протрезвеешь.
Он хочет спорить. На лице появляется упрямое выражение, впоследствии, я увижу его не раз... Сон побеждает упрямство. Я осторожно ложусь рядом, не раздеваясь. Мне нужно всего лишь несколько часов, только несколько часов рядом с ним. Напряжение нехотя отпускает, мышцы в паху расслабляются...
Все можно выдержать: любую боль и любую радость, победить любое желание... Я полежу немножко, прижавшись к его спине. Ты сильный, Дитер, настоящий мужик, какого хуя ты трясешься рядом с этим малолетним алкоголиком?! Он завтра проснется с легкой мигренью и спасительной амнезией, а тебе останется скрипеть зубами и острить! Полежи пару часов, представь: ты живешь с ним вместе, любишь его, заботишься о нем, в любой момент можешь коснуться губами, он не оттолкнёт, просыпаешься с ним рядом в этой самой постели. По утрам он, наверняка, теплый, мягкий и преданный... Ах черт, ну вот - на романтику потянуло!!
Томас поворачивается ко мне, вытаскивает руки из-под одеяла, нащупывает мою бедную, раскалывающуюся от умных мыслей и боли голову и прижимает к своей груди.
Я покрываю его поцелуями, глажу нежные темные соски, отчего они моментально твердеют. Малыш очень хочет избавиться от одеяла, но я натягиваю его назад. Терпи, Дитер, терпи, он пьян в стельку... Нельзя, нельзя он наверняка раздавит твое взрослое, опытное сердце своей маленькой ногой, и тебе придется склеивать его по кускам...
Нет... Нет... Спать.
- Ты что ревешь? - тихо спросил Эдди.
- Он не тронул меня тогда, понимаешь...
- Он записал в тетради, хочешь, я прочитаю?
- Нет, - сказал Бернд, вытирая мокрые щеки, - я потом, сам... Я ведь не помню событий того вечера, а он никогда не рассказывал... Наверно, я вел себя не очень интеллигентно?
- После пяти бокалов шампанского все наносное испаряется вместе с пузырьками за прозрачным стеклом. Но у тебя вежливость в крови, Томас... Дитер оценил, поверь мне. Рядом с тобой он чувствовал себя трезвой похотливой скотиной.
- Он не был скотиной!
- Томас, я не имел в виду...
- Он просто жил в соответствии с собственными принципами! И еще он любил музыку и писал замечательные песни...
- Минуту... Ты сам говорил, что песни - отстой.
- Те, что я видел в 83-ем, да. Но потом он создал прекрасные мелодии… И зачем я оправдываюсь?! Кто ты такой? Журналист!! Вам, журналистам, медведь на ухо наступил еще в утробе матери.
Эдди не мог не признать частичную правоту Бернда. Журналист действительно не разбирался в музыке и с трудом отличал звучание рояля от голосов остальных инструментов. Однажды подружка привела его на симфонию Гайдна «С тремоло литавр», он увлеченно слушал вступление, оказалось, музыканты просто настраивались. Бедный Эдди, решив, что выполнил свой долг, спокойно задремал. Вдруг раздался грохот и рев труб небесных архангелов. Несчастный фельетонист подскочил в театральном кресле. Собственно, ударник всего лишь изобразил знаменитое тремоло с помощью tutti оркестра. «У тебя чуткая музыкальная душа», - восхитилась подруга Эдди. Теперь Гайдн ассоциировался у него исключительно с какофонией звуков и резким ударом тарелок в район солнечного сплетения. После неудачного первого опыта с классической музыкой Эдди решил завязать, а с популярной развязать не успел. Его мыслями завладел Томас Андерс. Эдди было по барабану: поет он или пляшет, лишь бы и дальше высокомерно глядел на него с голубого экрана. Скоро этого оказалось мало. Эдди сменил ориентацию, в смысле, перестал писать фельетоны с шутками-анекдотами на последней полосе и перешел в раздел светской хроники. Именно, что «раздел»: он мечтал об откровенном интервью с «Модными троллями» - группой, в которой пел его кумир. И вот Эдди на съемочной площадке. Перед камерой оба солиста «Модных троллей»: один - с гитарой, другой, объект безудержной страсти Эдди, - с ручной пианолой, смуглые пальцы в тонких золотых колечках перебирают клавиши. На Томасе синие свободные брюки, розовый шелковый пиджак, из-под которого видна светлая полупрозрачная рубашка, она не скрывает гладкой смуглой кожи и маленький кулон-капельку на тонкой цепочке из драгоценного металла. Его кумир любит украшения. Томас и сам похож на хрупкий сияющий бриллиант, особенно рядом со своим внушительным партнером, Дитером Боленом.
В финале ритмичной песни Томас обольстительно улыбается и выгибает шею, как будто в экстазе. Эдди весь сжимается от напряжения, он еле сдерживается, чтобы не броситься бегом за кулисы. У него есть аккредитация! Он не какой-нибудь сопливый фан! Он машет бумажкой под носом у охранника, стремглав преодолевает студийные коридоры, наконец, почти догоняет их. За углом мелькает длинная светлая прядь волос... Эдди слышит взволнованный шепот и приглушенный удар, как будто кого-то припечатали к стене. Журналист удивлен, может быть, нужна помощь... Он спешит на звук тихих голосов. «О, Боже!»- выдыхает он, и уродливые очки сползают на нос. Его кумир, обнаженный и смуглый, словно ангел, распятый на кресте, между стеной и телом Болена, движется в безумном ритме, блаженно закатив глаза и выгнув шею, совсем как несколько минут назад. «Ты простил меня, малыш?» - хрипло стонет Болен, целуя его плечи и грудь с сияющим на ней кулоном. «Заткнись», - говорит кумир и льнет к любовнику всем телом, чтобы не осталось ни одного свободного миллиметра кожи. Эдди пятится назад, не смея отвести глаз от столь захватывающего зрелища. «Я разоблачу тебя, разоблачу, - бормочет он. - Я поймаю тебя, малыш».
- ... предприимчивый и талантливый, - тем временем закончил апологию Бернд.
- Что-что? - тряхнул головой Эдди, внимательно разглядывая осунувшееся, постаревшее, но все еще сохранившее отпечаток былой красоты и неординарности лицо кумира.
- Ты не слушаешь? - удивился Бернд. - Неужели надоело? Слушай, будь другом, отдай мне тетрадь Дитера... ведь ты ее давно прочёл... тебе все известно...
- Даже не проси! - вдруг разозлился Эдди. - Это только начало твоей истории, малыш!
- Ты мне противен...
- Достаточно того, что тебе приятен покойный герр Болен!
Бернд побледнел, выразительные карие глаза на усталом, потухшем лице стали еще больше. В общении с ним все старались вежливо обходить тему аварии. Кумир приоткрыл рот, будто бы желая заговорить, но лишь судорожно глотнул воздух.
- Эй, ты чего? Что с тобой? - нахмурился Эдди.
Бернд застонал и положил руку на грудь.
- Тебе плохо, Томас?! - завопил журналист. - Я помогу...
- Воды, - тихо сказал кумир.
- Да-да, сейчас-сейчас... - засуетился Эдди.
Он сделал пару кругов по комнате, наконец, отыскал дверь на кухню, схватил первый попавшийся под руку графин с жидкостью и поспешил назад. Бернд успел прилечь на диван и закрыть глаза.
- Томас, - позвал Эдди.
Бернд приподнялся, с удивлением посмотрел на графин, но все-таки отпил из неудобного, широкого горлышка и снова откинулся на подушки.
- Сердечно-сосудистая недостаточность, - сказал он.
- Хочешь, я приду завтра? - спросил Эдди.
- Нет, - ответил Бернд, - повторной встречи с тобой я не переживу.
- Прости, - сказал журналист, - я просто вспомнил кое-что... А ты все время норовишь увильнуть, скрыть какое-нибудь событие... Я разозлился и ляпнул про Дитера. Прости, Томас!
«Утром я проснулся с сильной головной болью, - слабо начал Бернд, - я лежал под чужим одеялом, не понимая, где я и почему вся моя одежда валяется на полу, скомканная? Я, видишь ли, ценю порядок и чистоту, когда все аккуратно сложено, каждая вещь на своем месте. Неужели я совсем потерял разум, раскидал брюки, рубашку, свитер, носки... Я еле-еле сполз с кровати, запутавшись в длинном одеяле и простынях. "Господи, - думал я. - Чья же это кровать, больше похожая на космодром?» Добрый Иисусе решил пощадить мое любопытство, и я смутно различил на стене цветное фото. Мужчина со статуэткой. Кто он? Я подошел поближе. Знакомое лицо... Артист? Певец? «Дитер!!» - вскрикнул я и заметался по комнате. Он!! Он?! За стеной звучала музыка – «Регтайм кленового листа». Так-так: сначала Дитер сорвал с моего бедного тела всю одежду, теперь забивает в голову гвозди! Мне стало невероятно обидно, что я совершенно ничего не помню. Обмотавшись простынею, как сари, и покачиваясь от слабости, я вышел в коридор. Дверь в гостиную была открыта: Болен сидел за пианино с задумчивым видом, пальцы скользили по клавишам.
- Дитер, - отчетливо сказал я, правда, голос получился хриплый и глухой. - Прекрати, у меня сейчас голова лопнет.
Он очнулся от своих раздумий и посмотрел в мою сторону, в глазах зажглись весёлые искорки.
- Ага, наш пьяница пожаловал. Бекки, посмотри, кто пришел, - сказал он.
Я огляделся, кроме нас в комнате не было никого.
- Дитер Болен, ты заболел? У тебя мания преследования? - спросил я, осторожно приближаясь к инструменту.
- Бекки, - хлопнул Дитер по крышке пианино, - Томас просто не любит девушек, не обращай внимания.
- Ах, ты, мерзавец! - возмутился я, прочитав название инструмента Бекки Шиммель.
Он неожиданно повернулся и обхватил руками мои бедра.
- Иди сюда.
- Диди!
- Подними свою тогу!
Он посадил меня к себе на колени, спиной к клавиатуре инструмента, подняв простыню и обнажив мои ноги.
- Хочешь, мы тебе сыграем?
- Не надо, Дитер, - сказал я, жутко стесняясь его близости, - голова болит.
«Лучше сыграй на мне», - подумал я и уронил голову ему на плечо.
Он нежно провел ладонями по моим коленям, дюйм за дюймом продвигаясь выше, и замер около ягодиц, которые скрывала спасительная материя.
- Сейчас Бекки исполнит тебе Гершвина, - сказал он, медленно поводя губами по чувствительной мочке моего уха. К большому сожалению, он переложил руки на клавиатуру, и зазвучало вступление колыбельной.
- Summertime, - тихо запел Дитер, - an’ the livin’ is easy...
- Fish are jumpin’ an’ the cotton is high, - простонал я, с трудом попадая в тональность.
В этот момент загудел звонок.
- Кто-то приперся, - проворчал Болен, продолжая наигрывать и ласкать губами мое ухо, - надо пойти открыть.
- Пойди, - сказал я, - открой...
«А лучше раздень меня», - подумал я.
Он перестал играть и резко поднялся со стула, не выпуская меня из рук, я обхватил его бедра ногами, и мы отправились к двери.
Дитер щелкнул замком.
- Здор-рово! Ди... - осекся друг Болена Луис. Я вежливо отвернулся, угнездив голову на плече Дитера. «Мне ни капельки не стыдно. В конце концов, между нами все равно ничего не было. Или было? - подумал я. - Бернд, сколько можно себе лгать?! Ты и напился из-за того, что он весь вечер не обращал на тебя внимания, таскался со своей мисс «Европопка».
- Зачем пришел? - спросил Дитер, возвращаясь со мной в гостиную и снова усаживаясь за пианино. - Мы заняты... песни поем.
- А-а, - откашлялся Луис, - хорошо, хоть ты одет... Я попозже зайду.
- Не стесняйтесь, Луис, - сказал я, не без труда отрываясь от Дитера и забираясь с ногами в соседнее кресло. - Я не в счет. Представьте, что я элемент интерьера.
- Чего ты мелешь, элемент? - сказал Болен. - Никто не посмеет относиться к тебе подобным образом, пока я жив!
Он грозно сверкнул серыми глазами и строго хлопнул крышкой инструмента.
- Дитер Стальной Клинок выходит на тропу войны, - я понес бред, как обычно в сложных ситуациях , - зря, потому что его храбрый друг Луис Утренний Гость принес добрые вести, и, если бы не пленник Стального Клинка по кличке Томас, которому вряд ли можно доверять, Утренний Гость давным-давно бы обрадовал Клинка.
Мужчины переглянулись.
- Иносказательно - но верно, - подтвердил Луис.
- Говори при Томасе, - велел Дитер.
Я из упрямства поднялся с кресла, меня тут же запихнули обратно.
- Знаешь ли ты ... Клинок, - сказал Луис, - что двенадцать твоих композиций чуть ли не с руками нашего начальства отобр-рала известная компания «Хамсам»?
- То есть они предлагают записать альбом? - насторожился Дитер.
- Логично соображаешь, - похвалил Луис.
- За свой счет хотят или за наш? - прищурился Дитер.
- Обижаешь, брат, если бы за наш, я бы к тебе не прибежал в восемь утра!
- Восемь утра?! - поразился я. - А я-то думаю, какого черта мне так плохо?!
- Томми! - воскликнул Дитер, выхватил меня из кресла и завертел в воздухе.
- Клинок, меня сейчас вырвет, - предупредил я.
- Томми, это твой шанс заявить о себе. Споешь альбом?!
«Началось», - подумал я.
- Нет настроения, Дитер. К тому же мы заключили один договор месяц назад, условия которого меня вполне устраивают.
- Я расторгаю его в одностороннем порядке, - заявил он и потерся кончиком носа о мой нос. - Давай, котенок, включи мозги: одно дело - джазовые перепевки, другое - полноценный индивидуальный альбом. Ты же у нас умный мальчик...
- Я на лесть не поддаюсь, - сказал я, вырвался и выбежал из комнаты, теряя по дороге простыню.
За дверью я остановился и приник ухом к замочной скважине.
- Дитер, что происходит? - тихий шепот Луиса. - Почему этот цыганенок носится по твоей квартире полуголый и ездит на тебе, как на верблюде? Ты его...ну...
Вместо ответа возня и тихий стон.
Затем:
- Тема не обсуждается, - очень злой голос Дитер. - Ни с кем и никогда!
Я не стал подслушивать дальше.
Мне абсолютно все равно, что Болен обо мне думает, так как он и его друзья мне абсолютно безразличны.
- Я философ и смотрю на жизнь со стороны, с одной стороны, со своей собственной колокольни, - решил я, дрожа мелкой дрожью, и поспешил в спальню.
Когда я более-менее привел себя в порядок и вернулся в гостиную, Луиса уже не было. С кухни доносился аромат кофе. Я нерешительно замер на пороге.
- Явился, - сказал он, - как голова?
- Перевешивает туловище, - неприветливо ответил я.
- Тогда садись за стол и выпей кофе, - предложил он.
- Я пью кофе, Дитер, - сказал я, - только из уважения.
- Что же ты тогда пьешь с удовольствием, кроме шампанского, разумеется?
- Чай, - сказал я, - с молоком.
Он забавно поднял одну бровь:
- Какая гадость.
- Тебя не спрашивают, - пробурчал я в чашку с кофе, сделал глоток и скривился от отвращения.
- Томми, - ласково сказал Дитер, присаживаясь на край стола рядом с моей кружкой. - Ты самое привередливое создание из всех, с кем я знаком.
- Интересно, - задумчиво продолжил он, теребя верхнюю пуговицу на моей рубашке, - будешь ли ты привередничать, если я раздену тебя и захочу попробовать на вкус здесь и здесь...
- Я не позволю, - прошептал я, про себя умоляя его сделать это со мной поскорее.
- Посмотрим, - сказал он, нежно играя с моими губами, то отпуская, то сжимая их в плену своих губ.
- Диди, - простонал я, протягивая к нему руки и обнимая за шею, - не издевайся надо мной.
- У меня и в мыслях не было, малыш, - искренно ответил он.
- Если ты хочешь что-то взять, то бери сейчас, пока дают, - выдавил я, слабо соображая, каким образом Болен будет брать предложенное мной и, собственно говоря, что именно я предлагаю.
Записи Д.Болена
18 февраля 1983, утро
Полночи я мечтал прикоснуться к его прохладным босым ступням и гладить шелковую кожу, медленно, мучительно медленно, чтобы он извивался в моих руках, моя маленькая, пойманная в сети, кареглазая рыбка.
Наконец-то он мой! Он сам пришел ко мне, легкой тенью скользнув по стене, оставив в воздухе аромат мёда и забавно сморщив нос над кофе, который я так старательно готовил для нас.
Я захватил в плен его тонкие руки, повернул спиной и заставил сесть к себе на колени.
Его голова безвольно откинулась назад, он предложил мне стройную шею с трогательной родинкой возле уха. Увидев ее, я окончательно обезумел: забрал его запястья в кулак и стал водить губами и языком по хрупким косточкам позвоночника. Он ахал, шевелил бедрами, и нежные голые ягодицы терлись о жесткую ткань моих брюк.
Черт, наслаждаясь вкусом его кожи, я чуть не забыл о том, что он мальчик и испытывает потребность в более откровенных ласках. «Развратник,» - пробормотал я, смыкая ладони у него между ног. «Ах, Дитер, ты... не доволен... результатами своего труда? - проговорил он сквозь стоны, выгибаясь и растопыривая тонкие пальцы рук, как котенок, выпускающий коготки. - Я способный... ученик».
Мне было по фигу, хоть космонавт, лишь бы не останавли