Бета: CryingRain
Пейринг: Дитер Болен/Томас Андерс (Бернд Вайндунг)
Рейтинг: PG-13
Жанр: romance, humor, flaff, много AU
Размер: макси
Статус: в процессе (не закончен уже долгое время и вряд ли будет, хотя, чем черт не шутит)
Аннотация: известного в прошлом эстрадного певца Томаса Андерса преследует журналист, который прибегает к шантажу, чтобы выведать подробности личной жизни кумира.
Размещение: только с разрешения автора.

- Итак, герр Вайндунг?
Глаза Бернда, глубокие, цвета горчичного мёда, совсем потемнели и уставились прямо в зелёные точки под очками в роговой оправе. Журналист вызывал у него отвращение: худой, нескладный, в несвежей рубашке, весь какой-то сальный и грязный. Бернд придал своему лицу глубокомысленный и брезгливый вид. Хотя вряд ли сейчас он был способен размышлять и анализировать. В висок назойливо стреляло одно единственное слово: «Мерзость... мерзость... мерзость...».
- Вы слышите меня? Эй! Ведь я не прошу о чём-то неисполнимом. К тому же за эту штучку я могу получить очень много, неприлично много денег!
Журналист помахал в воздухе доказательством - увесистой тетрадкой в кожаном переплете - и торжественно расхохотался, почти как в готических фильмах. Видимо, это был акт устрашения.
Бернд вдруг почувствовал себя легко и свободно, резко поднялся и сказал:
- Не надо. Я ухожу. Я зря пришел. У меня много дел. Глубоко сожалею, что потратил время на весь этот бред. Всего хорошего.
Он развернулся и сделал шаг по направлению к выходу.
- Тогда я, пожалуй, напечатаю завтра в «Золотом Цыплёнке Гамбурга» что-нибудь забавное из тетрадочки Болена, вот страничка, например, я перечитывал ее раз сто, - проскрипел ему вслед шантажист, Бернд даже остановился и повернул голову: голос журналиста был так похож на... Нет, слава Богу, нет, на него все также пялились наглые старомодные очки.
Бернд помедлил секунду, затем торопливо вернулся и сказал:
- Вы не посмеете...
- Это вы не посмеете мне отказать! - выкрикнул шантажист, прижав рукой запястье мужчины к столу. - Я ждал вас здесь, а я ненавижу грязные дурацкие бары! Я двадцать лет мечтал услышать все от вас... от тебя! Лично!! Меня не устраивают порнографические записки Болена, я хочу, чтобы рассказал ты, объяснил по-своему!! Всё!! С подробностями!! Хочу слышать твой голос!
- Зачем, для чего?!- простонал Бернд, пытаясь высвободить руку, но в нее вцепились очень крепко.
- Потому что я - извращенец, маньяк, кто угодно... Я должен знать, понятно?! Иначе я сойду с ума! Я тебя в покое не оставлю, я измучаю тебя, залезу к тебе под кровать - я буду везде, ты даже помастурбировать не сможешь!!
- Я не мас-тур-би-ру-ю! - по слогам, с чувством собственного достоинства процедил Бернд.
- Да уж, куда там, ты стал жутким занудой, Томас, - сказал журналист.
Услышав имя, которым его давным-давно никто не называл, Бернд вздрогнул и изо всех сил дёрнул руку: ногти журналиста прошлись по тонкой коже, на запястье выступили капельки крови, он слизнул их в безуспешной попытке собраться с мыслями. В голове созрела одна единственная блестящая идея: все равно теперь... поздно... пусть слушает и, наконец, отстанет.
- Пойдёмте, - внезапно решившись, сказал Бернд, не обращая внимания на завороженный взгляд журналиста.
Они шли молча и довольно быстро: Бернд боялся передумать. Его квартира располагалась всего в нескольких кварталах от бара, и вскоре он уже открывал дверь. Замок был один: в последнее время Бернд мало заботился о своей безопасности. Даже теперь он почему-то не подумал о том, что этот маньяк, переминавшийся с ноги на ногу рядом с ним, может быть вооружен. Сейчас он пропустит его вперёд, вытащит маленький пистолет (отчего-то воображение рисовало Бернду пистолет именно таким) и... всё. Ну, может быть, ещё надругается над его бедным телом. Некрофил! Бернд почувствовал раздражение: что за бред он несёт, какой пистолет, какого чёрта этому трусливому журналисту мёртвое тело?
«Он просто свяжет тебя и отымеет живого и тёпленького», - пропищал над ухом противный голосок.
«Никому я не нужен, - успокоил его Бернд, - я уже давно не тот смазливый мальчик в розовом. Расскажу извращенцу все, как на духу. Пусть кончает...»
От собственной грубости он покраснел, сразу же зарёкся думать подобное впредь и жестом пригласил журналиста войти.
- Красота, - похвалил тот, прикасаясь ко всему, что попадалось вокруг.
"Ну вот, придется менять мебель", - съязвил внутренний голос Бернда.
- Смотри-ка, какая милая девчушка, - восхитился журналист, беря со стола маленький портрет.
- Это я с родителями, - сквозь зубы процедил Бернд, двумя пальцами забирая фотографию
- А-а, - протянул журналист. - Почему же здесь одни детские снимки, нет юношеских?
- Сжёг, - холодно сказал Бернд и сел в кресло.
Только сейчас он почувствовал невероятную усталость, сбросил летние туфли и подобрал под себя ноги. Стало уютней. Когда-то давным-давно он еще опускал голову на чужое твёрдое плечо, ко лбу прикасалась горячая ладонь, пальцы массировали сначала левый висок, потом правый, осторожно перемещались на затылок и начинали методично гладить его, захватывая мочки ушей и до боли чувствительную кожу под ними, шевелили корни волос, так что по телу бежали мурашки. Затем присоединялась вторая рука, которая занимала место первой - на лбу. Бернд тяжело вздохнул и открыл глаза.
Журналист сидел напротив, счастливо улыбаясь и прижимая к груди очередную фотографию.
- А я всё-таки нашёл одну. Томас Андерс на пляже, фото в жанре «ню». Жалко - лежит на животе, ничего не разглядеть! Зато, какой вид сверху! Кто снимал?
«Дитер, конечно», - подумал Бернд.
- Моя жена, разумеется, - сказал он вслух.
- Да иди ты! Лучше не ври мне... Ты не забыл, зачем я здесь?
- У меня ведь где-то есть газовый пистолет, куда же я его положил, - лениво процедил Бернд.
- Неправильный ответ!
- Услышать мою грустную историю и задать кучу похабных вопросов? - предположил Бернд. - Как к тебе обращаться, у тебя имя есть?
- Эдмунд, можешь звать меня Эдди.
«Эдмунд... Какое тупое имя, - подумал Бернд, - надо же, ещё хуже, чем у меня».
- Интересное имя.
- Не отвлекайся, я у тебя гороскоп не заказывал. Давай, начинай! Как вы познакомились, где?! Давай же!! Не тяни!! -
Журналист изнывал от любопытства.
- С кем? Уточни, пожалуйста, - попросил Бернд, поднося запястье к губам, на коже темнела маленькая царапина.
«А ведь у него запросто может быть СПИД, и я тогда, наверняка, заражусь», - с неожиданным энтузиазмом подумал он.
- С Дитером Боленом, продюсером, звездой диско, бабником и кутилой, твоим коллегой по сцене и любовником по совместительству!! С кем же ещё?! Мне вырывать из тебя ответы под пытками? Не придуряйся, Томас!
Бернд снова вздрогнул и посмотрел в окно. За стеклом тихо застучал дождь.
- «Это случилось зимой 83 года, - начал он тихо. - Я ждал его в третьесортном кафе. Нет, он не опаздывал. Я пришел раньше на полчаса.
- Не мог усидеть дома? - вставил любопытный Эдди.
- Не перебивай, пожалуйста, - вежливо попросил Бернд, - будешь спрашивать, когда я остановлюсь. Ok?
- Ok, - нехотя согласился Эдди и приготовился слушать дальше.
- Просто время не рассчитал. Из Кобленца добираться довольно трудно, в тот раз вышло раньше. Я сидел за столиком и гадал, как он выглядит. В итоге я придумал игру: если Болен окажется высоким красавцем-блондином, эдаким бабником и кутилой, то меня ждёт в будущем одно дерь... одни неприятности. А если он толстый увалень в спортивном костюме - я стану богатым, знаменитым и прочее. Детская, абсолютно глупая игра! Зачем я все это затеял? Я предсказал себе будущее...
Когда в очередной раз над дверью прозвенел колокольчик, я поднял голову и заметил двух мужчин, точь-в-точь из моей считалки: толстый-тонкий.
Идиотизм, конечно, но я вскочил и бросился к обрюзгшему типу со словами:
- Очень приятно, я - Томас Андерс, а вы, наверняка, Дитер Болен!
Толстяк сморщился, будто я заставил его проглотить ежа, а верзила позади него весело произнёс:
- Наверняка, - и протянул мне руку.
Итак, мой прогноз оправдался, успокаивало одно: Болен был в спортивном костюме.
«Ещё не всё потеряно, держись», - сказал я себе и пожал его ладонь, жесткую и теплую. Мне понравилась его рука.
«Возможно, я научусь ему доверять», - подумал я тогда.
- Сколько тебе лет, ты совершеннолетний? - спросил Болен издевательским тоном, и я мысленно взял свои слова о доверии назад.
- Естественно, я совершеннолетний.
- По тебе не скажешь.
- По вам тоже не скажешь, что вы продюсер, - сказал я.
- Кто же я тогда?
- Альфонс, - сказал я довольно громко и впервые то, что подумал.
- Ничего себе, - сказал он. - Если я альфонс, то ты так вообще на девчонку больше смахиваешь, чем на парня. На монашку, - добавил он.
- Мой внешний вид - моё личное дело, - отрезал я и заказал себе клубничного мороженного, я его очень люблю, и никто не помешает мне его есть!
- Не люблю педиков, - протянул Дитер и нежно посмотрел, как я отправляю в рот мороженное.
- А я ненавижу вашу музыку, - ласково ответил я и вытер ложку о его белоснежную футболку.
«Это я-то педик?! Вот скотина! » - возмутился я про себя.
Еще я в тот момент подумал, что наше великосветское общение, несомненно, заложит фундамент для дальнейшего совместного творчества.
- Круто, малыш, - сказал он, - я для тебя не напишу ни строчки, будешь частушки петь, немецкие народные.
- Никакой я вам не малыш, - сказал я и собрался уходить, благо мороженного больше не осталось, а, следовательно, я оказался совершенно безоружен.
- Ладно, подожди. С чего всё началось-то? Прямо словесный понос какой-то!
- Я не страдаю поносом и я не педик, - сказал я и красноречиво на него посмотрел.
- Ну, с тобой невозможно, я слово - ты двадцать! И еще как-то переворачиваешь на свой лад! Может, займёшь свой рот чем-то другим?!
Я широко открыл глаза. Мне, воспитанному скромному юноше, таких гадостей еще никто не говорил, и это всё за какие-то ничтожные десять минут.
- Что ты подумал? И воображение у тебя бурное, малыш! Я имел в виду пение. Поехали ко мне - устроим прослушивание! Здесь рядом.
Я поспешно задвинул стул - не люблю, когда за собой не убирают - и со всех ног побежал к выходу, Болен бросился вслед. Догнал он меня на улице и схватил. Мне уже тогда надо было понять: никаких песен, никаких концертов, ничего! Беги, Бернд, если хочешь остаться в своём уме! Нет... Я стоял, как вкопанный, и гордо смотрел на него снизу вверх.
Ненавижу высоких людей, они созданы для того, чтобы причинять мне массу неудобств. Любопытно, как он целует тех, кто ниже его? Наклоняется или прижимает всем телом и приподнимает над землёй?
Наверное, он прочитал часть моих благочестивых мыслей и усмехнулся.
- Я не буду петь вам никогда, - торопливо сказал я.
- Боишься? - поинтересовался он и добавил с каким-то садомазохистским удовольствием. - Трусишка.
- Неужели я вас так... раздражаю, - я еле подобрал слово, потому что голова в таком положении у меня думать отказывалась.
- Ты едешь или будешь и дальше выёбываться? - сказал он.
Уши у меня от грубостей всегда сворачивались в трубочку, но у него получилось так нежно и естественно, что я ответил.
- Не буду.
Он отпустил мои плечи, и мы пошли к его машине. До самого дома я ощущал, как горит кожа, там, где он держал ладони, словно этот наглый тип заклеймил меня. Я старался не глядеть в его сторону, мимо быстро мелькали рабочие кварталы города, которые вскоре сменились более элегантными постройками и частными владениями.
Болен жил вовсе не в доме, как я решил, а в квартире, правда, достаточно просторной и хорошо обставленной. «Не бедствует», - с досадой подумал я и прислонился к стене рядом с пианино, ругая себя за нелогичность и тупость, ведь радоваться надо, когда твой менеджер богат и успешен.
- Ну, маэстро, валяй, - выдал он и развалился в кресле.
- Что петь? - спросил я.
- Гимн Германии.
Я снисходительно улыбнулся, большой продюсер соизволил пошутить.
- Пой, давай, а то я сейчас усну, - потребовал он и вытянул ноги на добрых полметра.
У меня возникло желание пробежаться по ним пару раз. Поэтому я поспешил сесть за пианино и лучше уж пробежаться по клавишам...
Я так часто вспоминаю тот инструмент, он был старенький, с посеревшей первой октавой и разбитой малой. На нем, видимо, часто наяривали джаз нетрезвыми пальцами... И все-таки он был! Был такой тёплый родной... Как часто я садился за него потом... Дитер любил музыку...
Не помню, что я пел, но великому продюсеру понравилось, он хлопал и кричал «браво!» довольно искренно.
- Ты принят, - заключил он после оваций. - Единственно - твой жуткий прикид, не хочешь состричь свои кудряшки? Нет, нет, они милые, конечно, но на девчонке. Тебе еще леденец на палочке и лошадку между ног.
- Никогда не буду стричься, - сказал я, сердясь на его странные замечания по поводу того, что мне необходимо иметь между ног.
- Никогда не говори «никогда», - наставил он меня на путь истинный.
- Аминь, - поклонился я, - напишу это на зеркале губной помадой.
- Ты еще и губы красишь? - выдохнул он изумлённо.
- Я подумаю над твоим предложением, - сказал я. - Где выход из твоей шикарной квартиры, мне пора баиньки.
Я как-то внезапно перешёл на «ты».
Он проводил меня до двери и сказал:
- Может, тебя до дома довезти, малыш?
Он, видимо, твёрдо решил звать меня малышом.
- Нет, - сказал я. - Я со взрослыми дядями в машины по ночам не сажусь.
- Ты дошутишься, - констатировал он. - Завтра приезжай в студию к двум часам, будем думать над нашими творческими планами.
Болен нацарапал на бумажке адрес и протянул мне.
- Над моими творческими планами, ты хотел сказать, - уточнил я.
- Над нашими, малыш, - сказал он. - Поосторожнее там. У тебя телефон есть? Узнаю, как ты добрался.
- Я тебе сам позвоню... может быть... если не забуду.
- Не забудь, - сказал он, и я, не прощаясь, покинул его дом. Мне тогда казалось, что навсегда, что мы будем редко встречаться по делам, обсуждать наши творческие планы.
«Вот еще... ему звонить, не дождётся», - думал я всю дорогу в различных вариациях.
- Я дома, - буркнул я в трубку, когда его голос проскрипел «Алло» после первого же гудка.
- Молодчина, малыш, спи спокойно, пусть тебе присниться клубничное мороженное...
- А тебе неприступные монашки, - сказал я и быстро нажал отбой.
Дитя, ну что с меня тогда было взять, истинное дитя...»
Бернд на несколько секунд замолчал, запуская изящные пальцы в короткие волосы на затылке и задумчиво глядя в окно.
- Он, действительно, тебе не понравился? - спросил Эдди.
- Не знаю. Мы были разной породы: кот и собака, если тебе так понятнее. Единственное, что я осознал чётко в момент нашей первой встречи: мы вместе не уживёмся. А если вдруг случится чудо, и мы поладим, значит, мне пришлось заплатить слишком большую цену, может быть, отказаться от собственных идеалов и убеждений...
- Ах-ах-ах, как все сложно...
- Почему? - удивился Бернд. - По-моему, просто и логично. Закон Дарвина: выживает сильнейший, который подчиняет слабого и лишает его права выбора. В то время я не был уверен, что окажусь сильнейшим. Стоило бросить на него всего лишь мимолётный взгляд - сразу приходило ощущение потерянности. Он меня подавлял: своим ростом, своей активностью, стремительностью, всем своим видом. Мне хотелось кричать и бежать на
край света! Мне, спокойному и рассудительному юноше!
Только я с детства плохо бегал - я не успел...

Записи Д.Болена из тетради в кожаном переплёте

20 января 1983 г.

Звонил Файенц. Гад!! Предложили ему контракт с другой фирмой и все блага мировой цивилизации на блюде. Сказал ему спокойненько так: «Будешь платить неустойку». Он скривился, как девственница на именинах, и меня отпустило. Я все-таки его сделал! Всегда приятно почувствовать себя отомщённым. Вот сицилийцы - просвещенный народ, а по сей день гоняются друг за другом, с ножами. Что, они крови хотят?
Нет. Они хотят справедливости. В Гамбурге так просто финкой не поработаешь, приходится изыскивать более изощрённые методы.
Вечером я собрался навстречу к новому проекту - он займёт место Файенца.
Настроение у меня было приподнятое, пока я не зашёл в чёртово кафе и не пожал ему руку. Мой проект взглянул на меня жалобными и одновременно непокорными глазами, какого-то непонятного цвета, мне стало не по себе. Меня такие всегда раздражали, а я их. «Скромненький домашний тапочек», - подумал я и вдруг заметил: он маленький, длинноволосый и тёплый.
Меня передёрнуло, и я вполне закономерно ляпнул, что ненавижу педиков.
Нет, ну правда, губки бантиком, бровки домиком, согласитесь, господа, это слегка раздражает нормального, в меру безобразного мужчину. Хотя здесь случай был не таким тяжёлым, но все равно намечалось... Я, конечно, не ненавижу педиков: просто я - отдельно, они - отдельно. Мы с ними, как разные планеты.
Тапочек разозлился на мое смелое высказывание и заявил, что не страдает поносом. Потом подорвался сбежать, но я его поймал. Пусть не воображает, что от Болена можно запросто смыться...

«На следующий день, - продолжал Бернд, - я приехал по указанному адресу, и снова за тридцать минут. Большой босс, как ни странно, оказался на месте и повёл меня в комнату звукозаписи, похвастать своими шедеврами. В предбаннике, напоминавшем комнату отдыха, стоял огромный рояль белого цвета. Я замер с открытым ртом. «Стейнвей».
- 100 000 марок, - заявил Дитер, в восторге от моего замешательства.
- Какого же черта, ты меня вчера заставил играть на своём инвалиде?
- Малыш знает слово «черт», - весело поделился Дитер с невысоким мужчиной средних лет, - Кристиан, проходи. Это Томас Андерс, новый певец, с которым я работаю.
- Очень приятно, Кристиан Рейн, второй звукорежиссёр, - вежливо сказал мужчина, и я сразу проникся к нему симпатией. К тому же мы с ним оказались одного роста.
- Здорово, надеюсь, мы будем работать вместе, - сказал я вполне искренно.
Дитер почему-то скептически ухмыльнулся. В последствии я догадался: он не верил в силу слов и чужой энтузиазм. Недоверие и самоуверенность сделали его своим вечным рабом.
Поболтав с Кристианом, сыграв на вожделенном рояле и выслушав все соображения герра Болена по поводу моей дальнейшей творческой судьбы, я засобирался домой. Всю дорогу до поезда он умолял меня исполнить его песню, а я упрямо молчал.
Дело в том, что они казались мне слишком ритмичными и простыми. Неинтересно петь, развернуться не на чем: красоты тембра не покажешь, легато не сделаешь, тесситура низкая, дыхание взять негде, куплет-припев-куплет-припев, потом опять припев-припев-припев, пока глаза на лоб не вылезут.
- Ну, малыш, мы друзья или сосиски? Всего один раз, а? Один раз...
- Дитер, - перебил я, заметив, как он снова соскальзывает с темы не в ту плоскость. - Мы знаем друг друга два дня и вряд ли можем считаться друзьями. А песни, которые ты пишешь... это не мой репертуар.
Я ловко выразил внутренний, развёрнутый, музыкальный анализ «произведений» Болена двумя словами.
- Интересно, - протянул он, потирая подбородок и загадочно глядя мне в глаза, от чего по спине у меня побежали мурашки, - что же надо сделать, чтобы стать друзьями? Напиться вместе?
- Я не пью, - категорично сказал я.
- Обкуриться?
- С ума сошёл, я не курю!
- Не пьёт, не курит... Ты мужик вообще? Я сомневаюсь!
- Так, хватит, - сказал я, - поезжай, пожалуйста, по своим делам, поезд сейчас подойдёт. Нечего провожать меня до вагона, как сопливую гимназистку!!
Я начал злиться. Он уловил моё настроение и миролюбиво сказал:
- Вон видишь, мужик сидит и все время пялится на твой зад...
Я покраснел и вскочил со скамейки.
- ... кажется, он хочет тебя... ограбить, - невозмутимо закончил он.
Я оглянулся, мужчина действительно выглядел подозрительно.
- И что? - спросил я, добавив голосу побольше спеси.
- Ничего. На этом поезде не поедешь, поедешь на следующем.
Двери вагонов со скрипом отворились, потенциальный грабитель скрылся из вида, состав зашуршал, дал прощальный гудок, затем тронулся. Я с сожалением проводил его взглядом и вздохнул - следующий ожидался не раньше, чем через час. Какое-то время мы продолжали сидеть на скамейке в центре перрона. Было хорошо: солнышко тускло светило сквозь белые снежные облака, а ветер, еще вчера обжигавший лицо, ласково забирался за воротник и шевелил пряди волос.
- Я вот что придумал, - сказал Болен.
Я скорбно поглядел в приветливое небо, приготовившись к очередной катастрофе.
- Давай так: не хочешь петь мою песню - не надо, фиг с тобой... пока, - он хитро улыбнулся.
- То есть рано или поздно я буду умолять? - догадался я, и мои губы сами растянулись в улыбке.
Он заразительно рассмеялся.
- И какова же цена моего молчания? - насторожившись, спросил я.
- Нам надо срочно становиться друзьями...
- В каком смысле? - удивился я и весь сжался: дружба с Дитером Боленом звучала для меня, почти как смертная казнь, или платоническая любовь к железному топору, который вот-вот отсечёт тебе голову. - Не может быть и речи! Я категорически не согласен!
- Извини, я же тебе не руку и сердце предлагаю, - обиделся Дитер, - Том, не злись, но из тебя необходимо срочно делать мужчину. План таков: я учу тебя быть настоящим мужиком - ты освобождён от моих песен, в процессе мы становимся реальными дружбанами. Всё!
- Дитер, почему ты хочешь сделать меня своим дружбаном? Тебе других приятелей не хватает?
- Я чувствую в тебе потенциал, - сказал Болен и состроил мне милую улыбку.
- А если мне надоест это... обучение, и я соглашусь спеть твое бессмертное произведение, ты от меня отстанешь?
- Не вопрос, - сказал Дитер. - Можешь начать петь прямо завтра.
- Нет уж, - сказал я, - подожду, пожалуй.
А вдруг дружба с Боленом не так ужасна, как его песни, по-моему, я выбираю меньшее из зол, - подумал я и пожал протянутую ладонь».

Записи Д.Болена

25 января 1983

Малыш Берни совсем не такой, каким показался при первой встрече. С ним точно не соскучишься. Я взял над ним шефство. Учу его взрослым вещам. Вчера, например, заставил попробовать закурить. Ах ты, господи, уламывал целый час один раз затянуться! Он смотрел на меня медовыми глазами и говорил что-то типа:
- Дитер, ты аморален, по-твоему, дружить - это приобщать к разврату, а не оберегать и проявлять чуткость!!
- Малыш!! А, по-твоему, курить - значит развратничать?! Святоша несчастный! Да у меня друг был, в двадцать лет умер от рака лёгких!! Всё успел в жизни повидать!
- О, кошмар, мне ещё не хватало рака лёгких!
- Я согласен, неудачный пример...
И так битый час. В конце концов, он схватил сигарету всеми пятью пальцами и судорожно вдохнул дым. Огромные глаза стали еще больше, рот приоткрылся. Внутри меня будто вспыхнула электрическая лампочка, бред какой-то! Он выглядел так невинно и так сексуально, что у меня просто свело челюсть! Я нарочито грубо схватил его за плечи и приказал:
- Выдыхай! А то никотин ударит в мозг - станешь инвалидом ума.
Он выдохнул дым мне в лицо и закашлялся. Я продолжал его держать, тело Томаса вздрагивало, темные пряди волос щекотали мою шею. Он последний раз зашёлся в кашле, с трудом расслабил лёгкие и прислонился лбом к моей груди. Электрическая лампочка переключилась на 200 ватт, я даже испугался: вдруг перегорит, положил руку ему на голову и спросил:
- Жив?
- Ни жив, ни мёртв, - прошептал он и снова потёрся о лбом о мою грудь. - Теперь я настоящий курильщик, надеюсь, мы не будем повторять?
- Позже обязательно повторим, - сказал я каким-то странным голосом, в стиле «розовые сопли в сиропе». Почему-то очень не хотелось отпускать его: в воздухе витал аромат мёда и ванили. Да что такого, черт его за ногу! У нас в тусовке даже принято, если кому приспичит, оттрахать какого-нибудь понравившегося мальчишку. В этом есть своеобразный шик: мол, я на все способен, в конце концов, кто вставляет, тот и заказывает музыку!
С ним я так не могу... Эти глаза - пропасть, если в нее сорвешься, назад дороги не будет. Лучше не соваться.
Томас сам отстранился, сдул чёлку со лба, губы его снова приоткрылись, и он сказал:
- Огласите следующий номер вашей программы по превращению мальчика в самца, герр Болен.
- Ты водишь машину?
- Разумеется, - гордо сказал Томас.
- А мотоцикл?
- Я тебе не байкер.
- Завтра же начинаем учиться езде на мотоцикле! Я сделаю из тебя самого крутого мужика на свете, - пообещал я, схватил его за талию и закружил по комнате.
Чёрт... он такой лёгкий и тёплый... Его тепло меня терзает! Хочется греться рядом с ним, уткнуться в него, проделать в нём дырочку, забраться внутрь и ... Ха, а можно и не проделывать, соревнование с богом получится. Чья работа совершеннее?
- Отпусти, Дитер, - затрепыхался Томас. - Я не сяду на мотоцикл даже под страхом смерти!
- Ладно, ты на велике катаешься?
- Некогда было учиться...
Я поставил его на пол и заключил:
- Тогда начнём с велика, а дальше поглядим.
- Болен, ты рехнулся, сейчас зима, - ласково возразил мой будущий мачо.
Намечался выходной, после которого моя командировка. За один день можно переделать миллион дел, особенно в вопросе превращения прекрасного мальчика в гадкого мужчину.
- Томми, - сказал я, хватая его за руку, пальцы были меньше и изящнее моих, с аккуратными гладкими ногтями. - Ты хочешь откосить?! Я в понедельник уезжаю, представь - целая неделя покоя, а то и две, черт его знает! Будешь отдыхать от мужских забав, читать Шекспира, играть в Барби, кормить рыбок, маникюр-педикюр, что угодно! Но завтра придется потерпеть. Любая учёба, Том, сначала кажется занудной, а потом глядишь - втянулся.
- Мне не нравится курить, кувыркаться с мотоцикла и бросаться грязными словами!
- Блядь! Мы же забыли самое важное! Решено: завтра мы учимся кувыркаться с велика и ругаться матом.

- М-да, - протянул Эдди, покусывая краешек фотографии, - любопытно, конечно, мило, но что-то я не врубаюсь, где интим? Столько разговоров, и никакого секса. Слушай, Томас, а у тебя вообще секс до Болена с кем-нибудь был?
- Нет, - сказал Бернд, закрыв лицо руками, - да и после не особенно.
- Что?! - не понял журналист. - И со своей женой, с Норой, ты не спал?!- ужаснулся Эдди.
- С Норой тем более, - сказал Бенрд. - Она жила со мной, а спала с Мириам, Нора - лесбиянка.
- Вау... - прошептал Эдди. - Так она же вышла второй раз замуж, как же за...
- За кошелек с деньгами. Нора всегда была самостоятельной девушкой, я думаю, она найдёт способ получить удовольствие.
- Зачем же ты женился?!!
- Всему своё время, Эдди, потерпи.
- Моё терпение лопается, Томас, пока я не услышал ничего из того, о чём мечтал долгими зимними вечерами. И не надо рассказывать про велотренировку, мне это совершенно не интересно!
- То есть про наш первый поцелуй не рассказывать?
- Ах, ты... да, ты, ну, ты...
«Мы договорились встретиться в парке, - начал Бернд, и всё бы хорошо, если бы не зарядил снег напополам с дождём. Глаза у меня отчаянно слезились, и руки мгновенно окоченели. Сам знаешь, как это бывает: твои крутые высокие друзья веселятся, играют в снежки, им все нипочем, а ты, как тепличное растение, трясёшься и мечтаешь скорее попасть в тепло.
Дитер шагал навстречу, сверкая голливудской улыбкой и новеньким велосипедом на плече.
«Сейчас он убьёт меня своим жизнелюбием, - подумал я, кутаясь в меховой воротник кожаной куртки и всё равно продолжая дрожать.
- Прекрасная погода! Ты похож на мокрого, ощипанного цыплёнка! Мой друг Луи одолжил нам орудие труда! - сообщил он и бухнул велосипед на асфальт.
Я с отвращением взглянул на этот пыточный станок и сказал:
- А ничего, Эгиль Скалагримсон, что снег все глаза залепил. Как ехать, если я ничего не вижу?
- Я же не отпущу тебя одного. На первых порах, так уж и быть, подержу за ручку.
- За ножку, - зло процедил я и оседлал велик.
Дитер придвинулся сбоку, и я оказался в кольце его рук. От него исходил слабый запах сигарет и ... не знаю, чувственный запах. Мне, наконец-то, стало тепло, я чуть не ляпнул: «Дитер, давай пока не поедем. Будем учиться кататься стоя, как фигуристы». Я ощутил его дыхание на затылке, казалось, все волоски на моем бедном, продрогшем теле встали дыбом, в висках застучало, как от боли. Я слегка повёл плечами, и он вдруг резко толкнул велосипед:
- Педали-то крути, чёрт тебя разэдак! Не отвлекайся по сторонам, я тебя всю жизнь возить не намерян! Держи равновесие, - поучал он, а я мог думать только о тепле, исходившем от него, и крепких руках, лежавших с двух сторон от меня.
Так мы прокатались целую вечность, я жутко устал, хотелось откинуть назад голову и замереть: мочки ушей и кожа на шее ныли, требуя ласки. Тем временем он отпустил одну руку, и я, не удержав равновесие, стал заваливаться вбок.
- Дитер! Держи, не смей отпускать!
Мы дружно рухнули в сугроб вместе с велосипедом, причём меня накрыло ими обоими. Лодыжка хрустнула - я вскрикнул от боли.
- Твою мать! Малыш, - сказал Болен, - не бери в голову, рано или поздно ты должен был свалиться. Сейчас полежим-отдохнём и продолжим.
- Кажется, я сломал ногу. Ты специально это подстроил, - простонал я.
- Нет, конечно, я же не изверг какой-нибудь, - выдохнул он в миллиметре от моих губ, голова у меня совсем закружилась, и я приоткрыл рот, чтобы глотнуть хоть каплю воздуха.
Наверное, он решил, что я соблазняю его или что я не против. Может быть, так и было на самом деле... Только он вдруг припал к моим губам и жадно лизнул их своим языком. Я в шоке упёрся руками ему в грудь, ощущая его ладони уже где-то пониже спины, застонал от невыносимой жажды чего-то большего, шире открывая рот, чем он не преминул воспользоваться, скользнув языком в его глубину. Мир перестал существовать. Мне было жарко, страшно и сказочно хорошо, все тело трясло, как на электрическом стуле. Губы и язык совсем онемели от его бешеных ласк. Он покрыл мою шею торопливыми влажными поцелуями, остановившись на родинке под ухом, и пробормотал:
- Прости, мой ангел, я не мог не сделать этого...
- Не мог не сломать мне ногу? - жалобно простонал я, уходя от опасной темы. Тогда я еще не осознавал, в чём крылась опасность: в ничего не значащем поцелуе? Я был уверен, для Дитера Болена это момент проходящий. Да он только и стоит на раздаче, ни одной юбки не пропускает. На кой черт я-то ему понадобился? «Потянуло на экзотику», - вспомнил я подходящее выражение, вычитанное недавно из романа.
- Где болит? - разволновался Дитер, освобождая меня от велосипеда и ощупывая ноги.
- Лодыжка, - сказал я.
Он подхватил меня на руки и легко побежал к дороге.
- Дитер, куда ты меня тащишь?! - возмутился я. - Дитер, а как же велик твоего друга?
- Да ну его на хуй, - мягко сказал он, - я ему новый куплю.
Он поймал такси, несмотря на мои протесты, и затолкнул в салон.
- Куда едем, дорогой? - сказал водитель.
- Чего? - не понял Дитер.
- Кажется, он русский, - прошептал я, пытаясь расшнуровать ботинок, но закоченевшие пальцы отказывались служить.
- Если ты язык не знаешь, так сразу русский?
- Куда везти, дорогой, да?
Дитер совсем растерялся.
- Площадь Республики, - сказал я, с трудом вспомнив адрес квартиры матери в Гамбурге.
- Вот какой красивый и умный молодой женщин!! - снова понес свою абракадабру водитель. - А ты, немец - идиот, да!!
- Разошёлся-то, - проворчал Дитер, отталкивая мои пальцы и сам снимая с меня ботинок. - Интересно, все русские такие болтливые уроды?
- Наверняка, - сказал я.
- Ух, холодный... ледышка! Где твои перчатки, это перчатки? У меня носовой платок толще!
Он схватил их и выкинул в окошко.
- Болен! Ты - гад! Какого чёрта ты распоряжаешься моей одеждой?!
- Теперь у тебя есть стимул купить новые, - сказал он, массируя мою ступню.
Это было восхитительно приятно, я тут же простил глупую выходку с перчатками и прислонился к нему спиной, медленно погружаясь в полубессознательное состояние дремоты.

Записи Д.Болена

26 января 1983 года

Кожа на узкой лодыжке была холодной, вокруг небольшой кости она слегка припухла. Конечно же, наш герр Мнительность преувеличил, никакого перелома я не заметил, в крайнем случае - растяжение. Я потёр больное место особенно нежно, Томас довольно заурчал, прислонившись виском к моему плечу, и окончательно отрубился. Таксист высадил нас на пустыре, причем содрал с меня бешеные деньги, падла! Малыш безвольно свисал с моих рук. «Эй, Шекспир, - сказал я в пушистый локон, - эй, глухая тетеря, ты долго будешь дрыхнуть?» Он открыл один глаз и сказал: «Нога болит». «Куда прикажете тащить ваше королевское высочество, маленький принц?» «Прямо, прямо, прямо и налево, дом 7, 2 этаж, ключ под половиком». Я исполнил приказ моего повелителя. Квартира, вернее, квартирка видно давно пустовала. Все такое женственное, трогательное, и на стенке портрет черноглазой худенькой фрау под руку с элегантным мальчиком лет пятнадцати: у него коричневая родинка на щеке, светлые вьющиеся пряди тонких волос. Мамаша вывела погулять своё бесценное сокровище. Сам я в этом возрасте видел мать раз в неделю, когда просыпалась совесть, и я приходил ночевать домой. «Ты нравишься мне, Томми, - прошептал я ему на ухо, - несмотря на твои профессорские замашки и упрямое нежелание взрослеть». Он печально улыбнулся во сне и что-то… Продолжение »