Время действия: разное
От автора. Всё фрагментарно, обрывки мыслей, слабые попытки что-то с чем-то состыковать, домыслы и просто фантазии.

Нора. К вопросу о цене

Нора Баллинг никогда не уважала Болена. Так случилось, и никто даже не задумывался над тем, что это было несколько ненормально и в высшей степени эпатажно. Какая-то часть ее непосредственного взрывного характера нервно вздрагивала от собственной наглости, ужасаясь и рукоплеская. Сначала. А потом пренебрежение к великим делам восходящей звезды шоу-бизнеса переросло в ненависть, которая, впрочем, к его творческим достижениям никакого отношения уже не имела.
- Тебе не обязательно звонить нам по ночам, пожалуй, стоит поменять номер телефона, - открывала свой ярко-красный рот ненависть.
- Ты постирал пеленки своего первенца? – зубоскалила она.
- Ты знаешь, сколько стоит мой новый Ламборджини? Ровно столько же стоит вход в этот дом. Мне кажется, красавчик, билет тебе не по карману, - ненависть говорила аллегориями.
Но проблема была в том, что Болен аллегорий не понимал, или делал вид, играя прилежного кретина.
Он был настойчив, он был дьявольски работоспособен, и он был влюблен. Влюбленный Болен. Есть ли на свете что-нибудь действенней и разрушительней мины под названием “Bohlen in love»? Правильно, только начиненная тротилом ненависти бомба по имени Нора.
В общем, они неминуемо должны были взорваться и разнести все вокруг, в том числе и того, кто чиркнул спичкой.
Однажды Нора совершенно случайно услышала невинную и бессмысленную на первый взгляд беседу.
- Ему чай без сахара.
- Я пью с сахаром.
- Почему бы тебе не попробовать что-то новое? Сделай революционный шаг – выпей без сахара.
- Я привык к сладкому чаю.
- Нельзя ни к чему привыкать.
- Не читай мне проповедей, Дитер, я же тебе их не читаю!
- Хорошо, твою мать! Принесите ему чай с сахаром!
- Без сахара, пожалуйста.
Ее сдержанный муж, ее маленький длинноволосый эльф, говорил сквозь зубы, сверкая глазами, как предводитель повстанцев, и нервно постукивал ложечкой по столу.
Наверное, тогда в душе Норы и шевельнулась ревность.
Только с ней, со своей женой, Бернд мог потерять контроль над собой, сорваться на крик, хлопнуть дверью, но, боже, не из-за какой-нибудь ерунды. Не из-за сладкого чая, черт возьми! Этот подслушанный разговор казался продолжением другого, важного, тайного, чего-то, о чем она понятия не имела, и Нора стала внимательней к мелочам, злее. Она возненавидела двусмысленные словечки Болена и странные взгляды Бернда, а смотрел он, о боже, вовсе не на свою жену. Она возвела вокруг него стену из роскоши, желтых газетных столбцов и розовой гламурной пыли. Она заточила его в башню из слоновой кости, украла у всех, открыв дверь в его спальню, в их спальню. Правда, в последний момент Бернд решился на мелкую пакость. Когда Нора пометила свою территорию поцелуем, он укусил жену за губу. Достаточно сильно, чтобы она дала ему пощечину. О, это был провал года! Болен, наверное, ликовал в своем бюргерском особнячке в обнимку с бессловесным инкубатором по имени Эрика. Болен праздновал маленький триумф. За это она ударила Бернда еще раз, наедине, пригрозила разводом и выиграла раунд . Больше всего на свете ее муж не любил перемены.

Алиса. «Позвони мне, Доктор Любовь…»

В семнадцать лет Алиса часто проводила ночи вместе с жидкой компанией самых упорных фанатов у дверей гостиниц, где останавливались Они.
- Блин! Когда уже?! У меня скоро конечности отвалятся! – ее подруга Мара прыгает сначала на одной ноге, потом на другой и выпускает изо рта густое облако пара.
Алиса сама в осенних кроссовках, твердых, холодных, как лед, и таких же скользких.
- Не знаю, - бормочет она, - забыли что ли, что у них вылет в четыре. Пойдем-напомним! – она поворачивается на пятках, впрочем, их Алиса уже не чувствует, и делает несколько шутовских шагов к отелю “Marriott”*
- Давай-давай, только сначала посчитай, сколько звезд на вывеске, - хохочет Мара.
- Пять?! О, боже! – Алиса закатывает глаза. – Меня же там сожрут вместе с замшевой курткой!
- И не подавятся! – Мара, кричит это в черное польское небо, запрокидывая голову, и стайка потревоженных птиц взмывает к вершинам деревьев.
- Эй, мелкотня, заткнитесь, - советует Вавилов, затягиваясь сигаретой, он у них главный. Не то что бы они с ним дружат, скорее приятельствуют, но он все знает про Них. Когда, куда, с кем, а главное – где и во сколько.
- Не заткнемся, - шипит Алиса, повиснув на тощем плече Вавилова. – А как же холодно, чертовски холодно, - напевает она на мотив известной песенки Стаса Намина, в которой мужчины обязаны носить женщин на руках. Вообще-то, Вавилов странный, как будто бы один из тех… Да-да, тех самых, что так ненавидит ее отец. И почему, интересно? Чем они его лично обидели?
«А неважно! Наплевать!» - она прогоняет сложные мысли, голове и так слишком зябко, в семнадцать лет не стоит задумываться над общечеловеческими вопросами.
И нет, конечно, нет! Она ни за что не поверила бы, что у Томаса и Дитера могли возникнуть романтические отношения! Нет и еще раз нет!

Томас. Атлантида - SOS
(90-е гг.)

- … М-м… Привет. Как поживаешь?
Н-нет…
- Привет. Я подумал и решил… Почему бы нам не помириться?
Нет-нет-нет…
- Здравствуй. Так случилось, мне снова нужен хороший продюсер, человек, который знает свое дело…
Ох, боже! Какое именно дело?
Томас откидывается на спинку кресла и смеется.
- Привет. Ты совершенно точно меня не помнишь, мы вместе работали… Да... Мы когда-то были вместе, - вот так верней.
Он берет трубку телефона и вздрагивает от неожиданности, когда тот вдруг начинает звенеть у него в руке.
- Алло, - с досадой говорит он. – Я слушаю, не молчите! Кто? Кто это, простите?.. Ты? Привет. Как поживаешь? Почему бы нам не помириться? Ну, я не против. Да, я бы не отказался от твоей помощи, спасибо. Хорошо, давай встретимся…
Томас кладет трубку и рассеянно смотрит на свои руки. Болен опять его опередил.
И, кажется, они снова не сказали друг другу что-то важное.

Эстефания. "I am happy without Dieter Bohlen…"
(2000-е гг.)

«Если ты хочешь, чтобы кто-то остался с тобой – его надо просто отпустить, а не выгнать со скандалом», - примерно так говорила её мать, примерно так она и сделала. Никаких ссор, никаких сцен ревности, никаких клэймов, были только сомнения в правильности принятого решения. Потом она долго ждала его обратно, достаточно долго, чтобы понять – он никогда не вернется и не заберет их домой.
Морис истерично кричал в своей кроватке, пока она сжигала коробку с фотографиями. В некотором роде это был ритуал прощания с прошлым, с наивной верой в grande passion. Предполагалось, что всё будет выглядеть трагично и эффектно, совсем как в оскароносных мелодрамах, и где-то на авансцене уже мерещилось последнее ариозо Чио-Чио-Сан.
Конечно, в действительности всё оказалось банальнее: гостиную быстро наполнил едкий запах гари, пришлось настежь открыть окна, стало холодно, а цветные фотоснимки, обрывки её счастья, плавились, чернели и превращались в пепел. Глядя на этот грязно-серый порошок, ей хотелось по-детски разрыдаться. И ради кого? Ради мужчины. Как будто ей пятнадцать! Он ведь её даже никогда не любил, постоянно изменял, они бесконечно ссорились по пустякам. Конечно, это тоже было самообманом. Он любил её, и одноразовый секс с кем-нибудь в ночном клубе вряд ли мог считаться изменой, и ссоры их заканчивались всегда так сладко и приятно, но ни одну из них уже нельзя было повторить. Ничего нельзя было повторить, от этого становилось ещё больней.
«Невозможно вернуться в прошлое, мы можем только надеяться на будущее», - говорила её мать, и она честно пыталась верить в хорошее. Правда, это было сложно, особенно когда Морис спрашивал про папу или когда их общие знакомые шептали у неё за спиной: «Ещё одна бывшая брюнетка Болена. Все они рано или поздно падают в цене».
Ладно бы дело было только в ней, но он не приехал на день рождения сына, поздравил по телефону и обещал прислать подарок с водителем. В тот же вечер она заставила себя совсем не думать о прошлом. Она завела себе пуделя на тонких ножках и назвала его Диди. Она говорила журналистам, что единственный мужчина в её жизни – это Морис. Она смотрела в зеркало, с удовольствием отмечала, что по-прежнему красива, и старалась не обращать внимания на мелкие морщинки в уголках рта. «Мне всё равно, чем он занят и с кем он», - убеждала она себя.
Вскоре она отсудила у него достаточно денег на содержание Мориса, и ей стало действительно всё равно, Дитер мог сколько угодно путаться со своей новой двадцатилетней не слишком красивой мулаткой.
Она надеялась только, что ему хватит ума снова не путаться с Андерсом.

Томас. Black Angel & White Devil

Он познакомился с Боленом в восемьдесят третьем. Томас тогда был немного стеснительным худощавым юношей и настороженно смотрел на всех своими большими темно-карими глазами, особенно когда исполнял что-нибудь в стиле «jazz». Потом этот взгляд стали называть проникновенным. А ещё в его голосе иногда проскальзывали такие сладкие интонации, что девушки в зале начинали волноваться и вздыхать. Впрочем, как показала практика, волновались не только девушки. На прослушивании Болен сидел за столом, склонив голову к плечу, и рассеянно смотрел Томасу в рот. Болен был очень удивлен, может быть, даже восхищен, это ясно читалось в его ярко-голубых глазах.
«Наверное, он носит линзы», - подумал тогда Томас и постарался придать песне ещё больше очарования. Небольшая студийная комната буквально тонула в сахарном сиропе, столько сладости и соблазна было в голосе Андерса.
Болен растаял вместе с заключительными аккордами "Three Times а Lady" и сказал «да-а, действительно здорово…», а Томас долго не мог понять, почему так сильно этому рад. Болен в любом случае стал бы работать с ним. Разве можно не захотеть работать с таким талантливым очаровательным большеглазым ребенком? Зачем надо было устраивать это показательное выступление со спецэффектами? Только потом, несколько месяцев спустя, Томас признался себе, что Дитер ему понравился. Всё было просто и очень страшно. Болен показался ему привлекательным. Томасу нравилась его фигура, жесты, его шутки, даже те, что принято считать грязными. Ему нравилось говорить с ним. По большей части это была болтовня ни о чём, потому что, как только они пересекали тонкую линию серьезности и стёба, Дитер начинал его поучать, а Томас этого терпеть не мог. Они вообще оказались очень разными, настолько разными, что их продюсеры и менеджеры умудрились заработать на этом деньги.
Black Angel & White Devil. Из них сделали дуэт.
Правда, чем ближе они стали тогда, тем сильнее отдалились друг от друга. Банальная фраза из дешевой мелодрамы, но, тем не менее, это было так. Очень редко Томас позволял себе вспомнить один разговор с Боленом, который случился уже после их расставания, последнего и бесповоротного. Самый полноценный из всех разговор наедине после разрыва. Тогда не произошло ничего революционного, то есть ни до чего конкретного они так и не договорились, зато произошло кое-что похуже, а еще Томас в очередной раз убедился , насколько же они разные и как ужасны отели Восточной Европы.
Хотя комната вообще-то была уютной: несколько удобных кресел, журнальный столик под GieMme, мягкие гардины на окнах почти не пропускали солнечный свет. В комнату вела дверь французского дерева, приятного такого матового оттенка, высокая, с изящной ручкой, у этой двери был только один недостаток – ее заперли с другой стороны, и Томас заметил, каким чудовищно долгим временным отрезком могут показаться жалкие шестьдесят секунд, особенно когда ситуацию осложняет присутствие одного высокого светловолосого господина. Он, черт его возьми совсем, так спокойно стоял у противоположной стены, небрежно прислонившись к ней плечом, и смотрел на Томаса очень иронично и очень прямо. С каких только пор?! Этому лицемеру было проще пересчитать взглядом все пылинки на одежде собеседника, чем посмотреть в глаза.
- Сколько это будет продолжаться?! Я хочу уйти! - Томасу самому не нравились эти обиженные детские нотки, но стоять и молчать, как Болен, он не мог. – Сейчас же позвони менеджеру отеля, кому угодно, хоть господу богу, пусть откроет дверь!
- У меня нет телефона, и здесь его нигде не видно…
Как удобно, телефона нет, этаж пятнадцатый, время обеда!
- Не надо так громко стучать, Бернд, в коридоре все равно никого, - удивительно, но, кажется, Болен тоже начинал нервничать. Наконец-то!
- Мне противно сидеть здесь с… тобой, - это было не слишком вежливо и не в правилах Томаса, обычно в таких ситуациях он просто, молча, смотрел на собеседника презрительным взглядом, но Болен так долго закипал, было просто необходимо ему помочь.
- Я могу посоветовать тебе хороший выход – в окно, - ответ достойный шоумена.
Комик!
- Только после тебя, - Томас не собирался сдаваться, он хотел использовать каждую фразу, даже самую глупую, по максимуму, тем более, что сейчас он ненавидел Болена еще сильнее, чем раньше. И не за прежние ошибки, а за то, что они с ним такие разные, за зту идиотскую шутку, от которой у него в горле стоял ком и хотелось кричать, за то, что и теперь Болен продолжал смеяться над ним. Кто знает, может быть, сейчас из шкафа вылезет Раб с камерой и объявит прямой эфир, покажет всем, как Томас Андерс ненавидит Дитера Болена, ненавидит за то, что больше ему не верит, за то, что у него нет ни единой, даже самой маленькой причины для доверия.
- Берни, я ничего не понимаю, - Болен сказал это немного устало. – Ты ведь сам меня сюда позвал…
- Я … я… Я бы никогда, ты же знаешь! – воскликнул Томас, и дальше они даже попытались обсудить, кто и зачем запер их в номере.
Правда, Томас старался быть, как можно более скрупулезней, холодней и занудней. Он хорошо помнил, до какой степени это занудство когда-то раздражало Болена. Томас очень хотел скандала, громкого, может быть, даже с дракой. В какой-то миг ему показалось, что он добился своего. Немного острых шпилек, не слишком вежливая перепалка и, наконец, кульминация, которая совершенно неожиданно закончилась… поцелуем. Потом Болен почему-то по-английски сказал: «Sorry, babe, I’m so sorry…»
И дверь открылась.
Теперь несколько лет спустя редкими свободными вечерами Томас иногда спрашивал самого себя: что бы он ответил Болену, будь у них в запасе еще хотя бы несколько минут.

Выдержка из приватного устного интервью С. Р. с Дитером Боленом
(2000-е гг.)

«С. Р. И главный вопрос, Диди (смеются): было ли между тобой и Томасом что-то, кроме дружбы? Любовь? Было или не было?
Д. Б. Нет, конечно. Хотя… Может, и было. Да, определенно было.
С. Р. Вот это новость! (Снова смеются) Я могу всем её рассказать?!
Д. Б. Пожалуйста, рассказывай всё, что хочешь. Мне нравится любая реклама.

Томас. Find himself
(2000-е гг.)

Когда он просматривал статьи с собственными интервью, ему казалось, что он читает бред душевнобольного. «В хорошую погоду мы с Клаудией всё время проводим на террасе. Под лимонным деревом. А по воскресеньям – завтрак с шампанским. Пармская ветчина, свежие фрукты. Потом просто отдыхаем и расслабляемся. Читаем, болтаем или молчим». Всё это звучало так сладко и фальшиво, а еще было похоже на отрывок из какого-нибудь скучного дамского романа. В воображении почему-то сразу возникал образ напомаженного длинноволосого сентиментального идиота в костюме а-ля наследный принц. Иными словами, Томасу представлялось то, от чего он так долго убегал. Впрочем, как ни странно люди верили романтическому вздору про утреннее шампанское и семейные чтения и даже выбирали эту псевдо жизнь примером для подражания. Ужас какой, - Томас брался за голову и затыкал уши.
А ведь всё могло бы быть иначе. Он прекрасно помнил, как это было здорово – проснуться рядом с Боленом, сонно повернуться на бок, подтягивая ноги к груди, и ждать, пока Дитер догадается, что нужно сделать. Правда, иногда он притворялся чертовски недогадливым. Болен мог просто долго гладить его бедра, живот и пониже живота или повернуть к себе и полчаса целовать в губы, тогда Томас начинал сердиться и недовольно мычать, ему надоедали девчачьи ласки, и вообще хотелось секса.
Но самое обидное было в том, что и сейчас хотелось, в смысле не просто гипотетического секса, а секса с Боленом, с этим сумасшедшим провокатором, предателем и просто сукиным сыном.
Безумие какое. Зачем мне это?!- Томас качал головой и снова затыкал уши.

Выдержка из приватного устного интервью С. Р. с Дитером Боленом
(2000-е гг.)

С. Р. Почему Томас Андерс так тебя ненавидит? Что ты сделал?
Д. Б. Не позволил украсть свои деньги.
С. Р. Не мог взаймы дать? Вы же были... друзьями (смеется)
Д. Б. Не-ет, мы никогда не были друзьями, мы были партнерами... э-э... по работе. Я партнерам взаймы не даю - никогда не возвращают, черти.
С. Р. Ну тогда подарок сделал бы какой-нибудь на эту сумму. Где твоя щедрость?
Д. Б. Где мой толковый словарь? (Болен оглядывается в поисках гипотетического словаря. Снова смеются.)

Нора. Ещё вопросы
(начало 90-х гг.)

«Зачем я здесь, зачем живу в этом городе…» И всё.
Норхен нашла скомканный лист бумаги уже потом, после…
Томас пытался написать предсмертную записку? Нора долго рвала ее на мелкие кусочки и надрывно смеялась. Нет, конечно, у Норхен тоже было много вопросов, но она не искала на них ответы в шкафчике с аптечкой и не просила потом прощения слабым голосом, так беспомощно и по-детски. Она вообще никогда ни у кого ничего не просила, она просто приходила, забирала своё, чужое – неважно, и обычно с ней никто не спорил. А для тех, кто был против, у Норхен имелся стандартный набор женских уловок и много других разных штучек, так что она все равно выигрывала.
Правда, в последнее время Нора стала часто задумываться над тем, что главный приз, за который она так боролась, на самом деле того не стоит и в общем-то ей не нужен. Он был особенно соблазнителен раньше, в условиях конкуренции. Норхен просто нравилась сама возможность соперничества, ревность тогда казалась ей сладкой. Кто бы мог подумать, что это так легко – разучиться ревновать своего любимого мальчика к другим людям. Наверное, ей просто надоело быть сильной за двоих. Самым ярким чувством, которое теперь вызывал у нее Томас, было чувство жалости… особенно на белых больничных простынях, в тон этим самым простыням. Норхен казалось, что он заражает ее своей слабостью, не дает ей дышать, тонет и тянет ее за собой. Черт, да ему даже утонуть самостоятельно не под силу!
Она ненавидела его вранье о том, что им безумно нравится, когда их не узнают, что они свободны и счастливы, как никогда, и могут делать всё, что заблагорассудится. Норхен по-прежнему хотела славы и не чувствовала себя свободной и счастливой с бесполезным обременяющим грузом по имени Бернд Вайндунг-Баллинг. Она всё чаще задумывалась, а не вернуть ли его Болену. Шутка, конечно. А что, Болен такой… экономный, наверняка не откажется от stuff used.

Томас. This is real life, I don’t need nobody but you…
(начало 90-х)

Болен опять позвонил через неделю и предложил встретиться на нейтральной территории. Томас, конечно, согласился, потом разволновался и приготовился ждать от Болена нового звонка, но не прошло и пары суток, как Дитер оказался в пригороде Лос-Анджелеса. Это было очень неожиданно, Болен даже нашел дополнительный предлог для визита в Штаты – осмотр места для съемок будущего клипа.
Несколько секунд они внимательно разглядывали друг друга, потом Томас спросил:
- Мой дом, по-твоему, нейтральная территория? - его голос прозвучал очень ровно, как будто они расстались только вчера, а сегодня от скуки решили встретиться и поболтать.
- Не знаю, baby, но точно нейтральней, чем мой дом, - также спокойно ответил Дитер.
- Ладно, - согласился Томас и замолчал, все-таки это было невероятно: Болен собственной персоной, загорелый, голубоглазый, какой-то весь небрежный и уверенный в себе, стоял рядом, а Томас вдруг занервничал и почувствовал, что очень хочет его назад, совсем как раньше, without doubt.
- Пьешь? – Болен без приглашения прошел в гостиную. – М-м, много пьешь. Куришь... Переезжай обратно в Германию.
- Зачем? – Томас не совсем понимал, к чему он клонит.
- У нас алкоголь качественнее... Я же вижу, тебе здесь не место!
- А-а… да… возможно, - Томас совсем перестал понимать смысл их странного диалога, наверное, Дитер тоже, потому что они одновременно перестали говорить и… переспали.
Это было еще неожиданней, чем внезапный приезд Дитера.
- А откуда ты вообще знаешь, где я живу и номер моего телефона? – продолжал удивляться Томас после секса, обнимая его и уже почти засыпая.
- Оттуда, - Болен многозначительно и нежно водил пальцем по его лбу.
- Читаешь мои мысли на расстоянии…
- Вроде того, - улыбался Дитер, - ты совсем не изменился, baby, хотя нет, изменился, ты стал еще лучше, - кажется, именно так Болен и сказал, а может, и нет, Томас плохо помнил, потому что уже почти спал.

Продолжение следует