В то утро Томас лежал рядом со мной и сонно улыбался.
Удивительные ощущения: открываешь глаза и видишь знакомую темную макушку.
А мы ведь не сразу стали спать вместе, то есть снова спать вместе.
Мы просто говорили, вели часами светские беседы, а мне до безумия хотелось завалить его на диван. Сначала шутливо так... потеребить, помять, пощекотать... Потом придавить, стиснуть, скрутить по рукам и ногам! В общем, у меня темнело в глазах при мысли о том, что могло произойти между нами на диване. Тем более мой диван необычайно хорош для подобных дел: широкий, с подушками, мягкий...
Я поцеловал Томаса только через два месяца после пафосного воссоединения МТ в какой-то французской забегаловке. Хотя вряд ли это можно назвать поцелуем...
Помню, мы сидели за столиком, и я пытался вслух прочитать меню.
Мы хохотали, как сумасшедшие. До сих пор удивляюсь, что нас не выставили вон.
Маленькая такая кофейня: хозяйка, официант, несколько посетителей и пара чокнутых немцев, то есть наша пара. Хотя нас вряд ли можно назвать парой.
Потом Томас вдруг придвинулся совсем близко, так близко, что я почувствовал запах его кожи, и у меня закружилась голова от возбуждения. Он склонился над страницей с холодными блюдами и настойчиво, прямо-таки с макиавеллевскими интонациями начал убеждать меня попробовать какую-то местную отраву. Тогда я отвел тонкую короткую прядь темных волос и жадно поцеловал его в шею, скользнув языком по пульсирующей теплой вене. Томас тихо застонал и слегка повернул голову, чтобы мне было удобнее. Я видел, как он податлив, как красивы мягкие изгибы его тела. Если бы не эта французская дыра, если бы мы только вернулись в отель! Я давно бы раздвинул ему ноги и...
Представив его на белых гостиничных простынях, обнаженного, смуглого, с разведенными ногами, я вздрогнул и быстро отодвинулся. Он разочаровано вздохнул и пробормотал, что мне, пожалуй, стоит заказать воды, а то я чересчур разгорячился.
Я заказал... водки.
Через пять часов мы уже были в аэропорту Гамбурга.
Фанаты тут же порвали мою куртку и стащили солнечные очки.
Щурясь от ослепительных августовских лучей, я следил за его невысокой фигурой.
Он раздавал автографы...
И эта улыбочка Моны Лизы.... Его губы сводили меня с ума.
Всю дорогу до центра я нервно облизывался и старательно смотрел в окно. Он спокойно сидел напротив, изучал дисплей мобильного телефона.
На черта оно мне надо?!
Я не собираюсь снова заводить с ним роман!
Дьявол! Какой роман?! Поп-титан, называй вещи своими именами...
А зачем я вообще ему позвонил тогда, давно, в 94-ом?
Он даже не узнал меня! Дрянь!
- Ты занят сегодня? Есть какие-нибудь планы перед завтрашним эфиром? - вдруг произносит он.
Я отрываюсь от окна.
Он смотрит на меня в упор.
Автомобиль слегка потряхивает на поворотах, и Томас покачивается вместе с ним. Чертовски сексуальные движения бедер, вправо-влево...
Имя у него тоже чертовски сексуальное - Томас... сексуальное и ненастоящее…
- То-мас, - растягиваю я по слогам, смакуя каждый звук, - ты не устал?
- Не называй меня Томасом, пожалуйста, ты же знаешь, я это не переношу. Думаешь, стоит поехать домой? Попросить Курта, чтоб он отвез меня?
- Попроси, детка, - с напускным равнодушием говорю я.
Когда-то я мог посадить Томаса к себе на колени в любой шикарной тачке по дороге на концерт или съемку, расстегнуть молнию его брюк, засунуть туда руку и гладить, гладить, гладить, пока его янтарные глаза не станут черными, безумными и пустыми, как два огромных глубоких колодца. А потом я наклонялся, опускал голову и...
- Я голоден... Я спросил, не занят ли ты, потому что ненавижу ужинать в одиночестве, - снова доносится его мягкий голос.
- А где твоя подружка? - спрашиваю я, с трудом отвлекаясь от сумасшедших видений.
- Не знаю... Наверное, у кого-нибудь в гостях...
Он потягивается в кресле. Убирает волосы со лба.
Черт! Черт!
На месте этой дуры я бы давно стянул с тебя трусы!
Томас, мой маленький, мой сладкий, ты теперь носишь трусы?
Мы все-таки поужинали вместе. Ему постоянно мерещились вспышки фотокамер, а мне было лень его успокаивать. Я следил за движениями его тонких пальцев: они очень ловко справлялись с японскими палочками. Он нервничал: не доел горячее и схватился за сигарету.
- Ну, посуди сам, какие могут быть папарацци на окраине города в двенадцать часов ночи. К тому же нам нечего скрывать: ведь между нами ничего нет, - усмехнулся я, отнимая у него зажигалку и случайно соприкасаясь с ним пальцами. Его руки были прохладными, знакомыми, когда-то я целовал их... Эти пальцы гладили мои губы, лоб...
- Естественно, ничего, - говорит он. - И я поеду ночевать к себе. Надо только заказать такси...
- Наш добрый Курт тебя довезет, - говорю я и убираю руку: оказывается, его узкая ладонь лежала в моей ладони.
И вот лимузин бесшумно тормозит рядом с черным исполином торгового центра.
У Томаса есть квартира напротив, на восьмом этаже, с балконом.
- Зайдешь? - наверняка, из вежливости спрашивает он.
Бедняга Курт молча щелкает зажигалкой.
- Зайду, - конечно же, из вежливости соглашаюсь я и приказываю шоферу ждать… до двух, а после - уезжать.
- Выпьешь?
- Давай.
У Томаса в квартире так стерильно чисто и правильно - мне хочется разбить все дорогие вазы, разорвать в клочья бархатные шторы и шелковые простыни, уронить его на пол, вдавить в ковер и нежно, медленно, тяжело заполнить собой.
- А-ах, - выдохнет он и будет изгибаться, тереться затылком о жесткий ворс и царапать ногтями мою спину.
- Что будешь пить?
- Шампанское.
- Мы опять празднуем старое? Или появился новый повод?
- Нет, не появился.
- Тогда зачем шампанское? Ты же не слишком любишь это «пойло»... У меня есть виски.
Машет бутылкой, на губах снова появляется знакомая хитрая улыбка.
- Валяй, - говорю я, надоело пререкаться.
Он только со мной такой настойчивый, придирчивый и капризный.
Самоутверждается. Доказывает свое превосходство.
Кто? Дитер Болен? Number one?
Не смешите! Болен - гитарист Томаса Андерса.
Пока он наполняет стакан, пока жидкость тихо плещется на дне бутылки, я выхожу на балкон и сажусь в кресло.
Черное небо и янтарные звезды, широкая ночная панорама Гамбурга, печальные тонкие вспышки неоновых рекламных лент - я забываюсь на миг...
- Ты сейчас уснешь, - слышу я голос Томаса и открываю глаза.
Из комнаты льются звуки сакса. Ля минор.
- О чем ты думаешь весь день? – спрашивает Томас и наклоняется надо мной. – Ты смотрел на меня… так…
Краснеет.
У Томаса есть милая привычка краснеть. Сейчас она тоже безумно меня возбуждает.
- Как? – спрашиваю я, наверное, мне надо побыстрее выпить, побыстрее и побольше.
Но вместо того, чтобы сделать глоток, я ставлю стакан на пол и решительно кладу руки Томасу на бедра. Он вздрагивает, но не отстраняется.
Осторожно в темпе звучащей за стеной композиции, то, замедляя, то, ускоряя движения ладоней, я начинаю гладить его талию и ягодицы.
Он откидывает голову назад, его бедра словно повторяют сложный мелодический рисунок: они томно, чувственно покачиваются. Подушечками пальцев я ощущаю мягкую ткань брюк, а под ней – нежную, пылающую кожу.
Я резко выдыхаю и дергаю его за пояс.
Я так давно хотел! Наконец-то…
Он не дает. Он забирается на мои колени, и мне ничего не остается, как ласкать его через ткань и жадно кусать красиво изогнутые губы.
Мне даже не приходит в голову его раздеть: он сам расстегивает пуговицы на своей рубашке.
Какая бархатная кожа…
Забыв о пульсирующей выпуклости между его ног, я начинаю лизать ему шею и гладить спину. Он так откровенно наслаждается моими ласками, так стонет и прижимается к моему члену, так всхлипывает, когда я забираю в рот его соски, сначала один, потом второй, по очереди…
Маленькая развратная дрянь, скрывающаяся под маской добротели!
Ну и что? Таким я хочу его даже больше!
- Томас… - выдыхаю я.
Он встает коленями на подлокотники кресла, и я, наконец-то, спускаю вниз его брюки.
Влажная розовая головка члена твердо упирается мне в губы. Я дразню его до тех пор, пока сытые кошачьи стоны не превращаются в тонкие бессильные всхлипы.
«Я измучаю тебя, детка, - мстительно думаю я. – Я слишком давно не пробовал тебя на вкус. По твоей, между прочим, вине… Я достану тебя. Вот так!»
- А-ах, - стонет он: я ускоряю темп, почти в том же сумасшедшем ритме касаясь пальцем его простаты.
Сперма Томаса соленая.
Он всхлипывает и роняет голову мне на плечо, прижимаясь мокрыми щеками к моей шее.
- Томас, ты плачешь с двух сторон, - шепчу я, наклоняюсь и целую его пах, нежно лаская ягодицы.
Потом мы медленно перемещаемся в спальню.
На небе появляется осколок месяца, и я всю ночь слизываю его бледные лучи с горячей прозрачной кожи Томаса.