Октябрь

Когда солидный, всеми уважаемый бюргер средних лет оставляет на несколько дней семью для того, чтобы посетить Октоберфест, ни один добропорядочный немец и не подумает его за это осуждать....
Примерно так рассуждал герр Вайдунг, прогуливаясь между пивными палатками на лугу Терезы в Мюнхене. Он не боялся быть узнанным - времена его славы давно канули в Лету, но на всякий случай выше означенный герр старался держаться подальше от загулявших русских туристов. Вот уж кто никогда не оставят в покое! Но что поделать, если его вояжи в Рязань и Конотоп случаются едва ли не чаще, чем в Берлин и Дрезден. Сказал бы ему кто-нибудь об этом двадцать лет назад, он бы посмеялся. Но время идет, известность проходит, а кушать хочется в любом возрасте и при любом статусе.
Наконец, Бернд Вайдунг находит заведение по своему вкусу. В пику всем на свете любителям пива он заказывает себе рюмку шнапса и устраивается в самом темном углу, дабы посидеть и посокрушаться о прошедшей юности в гордом одиночестве. Он уже совсем было собрался приложиться, когда знакомый до колик вкрадчивый голос произнес:
- Здравствуй, малыш.
Бернд долго кашляет и отплевывается, пока не получает кулаком между лопаток.
- Блядь! Сдурел, Болен? - раздраженно приветствует он старого знакомого.
- Фу, Томми, - Дитер Болен усаживается напротив, сверкая белозубой улыбкой. - Что за манеры? Смею предположить, это дурное влияние Клаудии. Я всегда говорил: женщины не для тебя - ты не умеешь с ними справляться!
- Куда уж мне, - Томас достает сигареты. - Это ты у нас великий специалист.
- Могу дать пару советов, - Дитер любезно подносит ему зажигалку, - причем совершенно бесплатно.
- Иди к черту. Ты и так уже испортил мне праздник.
- А по мне, так выглядишь ты не слишком празднично. Куришь, сквернословишь, пьешь, - Дитер берет рюмку Томаса и заглядывает в нее, - всякую гадость пьешь, между прочим.
Чему еще ты научился, детка?
- Я научился прекрасно обходиться без тебя, - прерывает его Том.
- И ты рад?
- Словами не передать, как! Никто не лезет в мою жизнь своими грязными лапами!
Ну почему так?! Еще десять минут назад он чувствовал себя солидным уважаемым господином, а теперь под синим взглядом Болена превращается в сопливого подростка. Впрочем, как всегда... И тот словно читает его мысли:
- О, нет, детка, годы идут, а ты не меняешься, такой же упрямый. Возьми мою руку, Том, посмотри, она всегда чистая для тебя...
Андерс вскидывается:
- Не так давно я предлагал тебе руку, Диди, - в голосе насмешка, - но она тебе не понадобилась. Уж не думаешь ли ты, что я буду сидеть и ждать...
Томас залпом выпивает свой шнапс, поднимается и поспешно покидает палатку.
Дитер растерянно смотрит вслед и приходит в себя, только когда пышногрудая официантка требует с него плату за выпивку Андерса.

Ноябрь

Середина ноября в Гамбурге. Дождь промочил насквозь даже камни мостовой, ветер выдувает из прохожих последние мозги... гаже, чем Москва в марте.
И, тем не менее, Томас решил вернуться в гостиницу пешком. Он был рад. Нет, он был очень рад. Переговоры прошли успешно, контракт подписан. Таким образом, в феврале у него будет четыре концерта в Израиле и большое интервью на местном телевидении. А также, возможно, презентация его новой книги... хотя она еще не написана, но все может быть.
Томас прямо-таки светится: попасть из зимы в лето! Теплолюбивый Андерс представил себя входящим в Мертвое море: говорят, его соли страшно полезны. Господи, это вам не мерзкий Конотоп, единственной достопримечательностью которого является местный, как они это называют, Дом культуры, где ему собственно и приходится распевать набившую оскомину «Cherry lady» под нестройный хор местных фанаток. Бр... престарелые грымзы.
Сильный порыв ветра заставляет его резко свернуть в сторону набережной. Там, вглядываясь в темную морскую даль, которой даже не видно из-за огромных серых туч, стоит Дитер Болен. Полы его пальто развеваются, словно траурные флаги над Нойшванштайном. От холода он зарылся носом в толстый шерстяной шарф. Брови насуплены. Натуральный демон из страшных сказок бабушки.
- Дитер! - восклицает обрадованный Томас, сегодня ему ничто не может испортить настроения.
- Болен, - не оборачиваясь, откликается демон.
- Прости? - Андерс не понимает.
Дитер поднимает глаза.
- Последнее время ты называешь меня исключительно по фамилии. Только и всего, - затем, оглядев его со всех сторон, добавляет. - Ты сияешь, как новенький пфеннинг, детка. С чего бы? Постой, дай угадаю. Твой звонкий голосок жаждет услышать очередная русская община где-нибудь в Хайфе?
Томас слегка обескуражен:
- Как ты догадался? - и чуть тише. - Если ты забыл, пфеннинги больше не в ходу...
- Хорошо, евроцент, раз тебе так больше нравится... У тебя все на лбу написано, Берни. И что же, ты отправишься по святым местам в компании своего святого семейства?
- Думаю, Александр будет рад, - Андерс отчего-то смущен.
- А твоя дражайшая женушка?
Прекрасное настроение Томаса утекает вместе с дождем в канализацию.
- Почему же ты молчишь?
- Что ты хочешь услышать?
- Наверное, рассказ о том, как ты безмерно счастлив.
- Я счастлив, - тихо и неуверенно бормочет Томас.- У меня все хорошо, все правильно, все так, как надо.
- Надо кому? - Болен настойчив. - Для кого правильно?
Он наступает на Андерса, почти вытесняя его на проезжую часть:
- Скажи мне правду, Бернд Вайдунг, когда ты был счастливее: когда неправильно спал со мной или теперь, когда ты правильно спишь со своей фрау? Или, может быть, ты с ней не спишь и оттого счастлив? Ну!
Томас упирается мокрыми ладонями в грудь своего настойчивого собеседника, отпихивает его от себя и кричит, глядя в прозрачные голубые глаза:
- К черту, тебя! К черту! Ненавижу...
- Не трудись, - прерывает его Болен и добровольно делает шаг в сторону, - голос сорвешь. Я все знаю. О своей ненависти ты уже заявил на весь мир.
Андерс крепко зажмуривается, чтобы больше не видеть, не знать. А когда открывает глаза, Дитера уже нет. Он один под дождем.

Декабрь

Снег накрыл Фатерлянд с головой. Завалил заводские громадины Кельна, оккупировал деловой центр Берлина, залепил кружевную резьбу соборов Дрездена.
Аэропорт Бремена замер: самолеты не взлетают, и у герра Вайдунга нет ни единого шанса попасть домой на Рождество. И даже если он сядет в поезд, не успеет.
Понесли ж его черти на эту дурацкую вечеринку. Благотворительность! Будь она не ладна. И этот... Болен тоже тут околачивается, жертвует на содержание приютов... Небось с гонораров от своей мерзкой книжонки жертвует. Подумать только! Этот негодяй ни разу даже не повернул свою белую башку в сторону Томаса, будто понятия о нем не имеет, будто не живет с ним в одной гостинице, правда, на другом этаже. Ну, и хвала Господу, что на другом, а то ходил бы по коридору, пах своим одеколоном...
Герр Вайдунг тяжело вздыхает и достает мобильный телефон. Он долго говорит с сыном о том, что святой Николас непременно положит в его носок что-нибудь хорошее, ведь Александр весь прошедший год был очень хорошим мальчиком. А папа приедет, как только закончится снег, и обязательно привезет ему подарки, много подарков.
Потом почтенный герр дает необходимые указания фрау Вайдунг: когда, в какой носок и что именно положить. Они церемонно прощаются, как и положено супругам, прожившим вместе целую вечность, и с чувством выполненного долга Томас Андерс, наконец, устраивается в кресле перед телевизором в ожидании Рождества.
По телевизору наряженные ангелами дети поют хоралы. Скоро ему становится ужасно скучно, и он заказывает в номер шампанское, устрицы и клубнику.
Когда он идет открывать дверь, ему кажется, что бой, должно быть, взлетел, как тот ангел из телевизора, ведь невозможно выполнить заказ постояльца за пять минут, даже если этот постоялец Томас Андерс. Вайдунг уже давно перестал льстить самому себе.
Но за дверью обнаруживается Дитер Болен, румяный с мороза и чем-то очень смущенный.
Он неуклюже мнется, а потом тихо произносит:
- Могу я войти?
Томас настолько удивлен, что у него нет слов для возражения, он делает приглашающий жест. Дитер проскальзывает мимо него в комнату, скидывает пальто на стул и аккуратно присаживается на краешек дивана.
Андерс не знает, что говорить и, молча, садится рядом.
- Я тут подумал, - начинает Дитер, сосредоточенно пялясь в экран телевизора с ангелочками. - Сегодня Сочельник...
- Ты не уехал к Корине? - прерывает его Том.
- Нет, - Болен морщится, - я пришел к тебе. Я думаю, это правильно. В том смысле... Снег все засыпал, нам не выбраться отсюда, и это единственный шанс для меня сказать тебе...
Он смотрит на Томаса и мягко накрывает его руку своей.
- Сказать тебе, что ничего на самом деле не изменилось...
В дверь стучит бой с подносом. Он делает вид, что совсем не удивлен, увидев в номере слегка состарившийся дуэт Modern Talking в полном составе.
Томас сует ему чаевые, рассеяно достает из вазона клубничину и надкусывает. Он не был готов к тому, что происходит сейчас, и чувствует себя птичкой в клетке, из которой не хочется улетать.
Болен пытается поймать его взгляд.
- Ты же не ненавидишь меня, Берни? Скажи.
Томас отрицательно качает головой, несмело протягивает руку и чуть сжимает своими пальцы Болена.
- И я, - Дитер светится от нахлынувших на него чувств. Ему всегда так мало было нужно.
- Я по-прежнему люблю тебя, правда.
- Это невозможно. Я старый, седой и толстый.
- Нет! Нет! Ты самый красивый, малыш. Все еще самый красивый. Никто этого не понимает, но я-то...
- Но мы не можем!
- Можем, Том. Мы столько времени потратили впустую, наговорили столько гадостей, что просто не имеем права не воспользоваться тем, что нам осталось. Сберечь те крохи, что отсыпает нам жизнь. Посмотри на меня, - Дитер заставляет Андерса поднять глаза. Тот почти плачет.
И впервые за несколько лет Болен осторожно сцеловывает соленую влагу с черных ресниц своего давнего любовника.
Лежа в эту ночь в постели рядом с храпящим Боленом, умиротворенный Томас Андрес думает о том, что, наверное, Рождество и нужно для того, чтобы даже взрослые люди не переставали верить в чудеса, продолжали мечтать и изредка получать подарки. Даже если они и не вмещаются в носок святого Николаса.